Марсель Прево - Шоншетта

– Бедная тетя! Я не смею рассказать ей: она так хотела этого брака!

Отобедали очень быстро: утреннего веселья как не бывало. Луиза становилась все бледнее и бледнее; на ее чистом, ясном лбу время от времени появлялась легкая морщинка. Жан, ставя на стол стакан, так судорожно сдавил его, что разбил вдребезги. У Шоншетты были влажные глаза, но в их глубине горел какой-то теплый свет, и мадам Бетурнэ, тоскливо поглядывавшая на свою молодежь и не решавшаяся доискиваться причины, не могла удержаться, чтобы не сказать племяннице:

– Посмотри, Луиза, какая Шоншетта сегодня хорошенькая!

Луиза и Жан также заметили это. Все, что Шоншетта обещала в детстве, осуществилось в расцвете этой семнадцатилетней красоты: цвет лица, отливавший матовой белизной слоновой кости, отличался несравненной чистотой; глаза – бездонной глубиной; ярко-красные губы всегда складывались в легкую гримаску, чуть-чуть презрительную, но прелестную. Густые, черные как смоль, волосы обрамляли это странное, неправильное личико, одно из тех лиц, о которых думаешь, что такого не встречал нигде.

Луиза рано ушла спать, ссылаясь на усталость. Жан и Шоншетта дорого дали бы, чтобы последовать ее примеру, но не могли оставить в одиночестве мадам Бетурнэ. В минуты волнений, когда душа жаждет уединения, нет большей пытки, как исполнение обычных требований повседневной жизни.

В гостиной было тихо; никто не разговаривал; только лампа слабо потрескивала. Мадам Бетурнэ читала молитвенник, который добросовестно перелистывала каждый воскресный вечер. Молодые люди чувствовали, что их мысли вертятся около двух непреложных фактов: первого – что они любят друг друга; второго – что Луиза умрет из-за их любви.

Наконец Шоншетта нашла возможность избавиться от овладевшей ею смертельной тревоги и сказала мадам Бетурнэ:

– Я немножко беспокоюсь о Луизе. Если позволите, я пойду к ней: мне не хотелось бы оставлять ее так долго одну.

Старушка оторвалась от книги и взглянула на девушку.

– Хорошо! Ступайте наверх, малютка. А ты, Жан, разве не пойдешь взглянуть, что такое с твоей невестой? Не стесняйся оставить меня одну, мой милый: я и сама скоро лягу.

При словах «твоя невеста» Жан и Шоншетта обменялись быстрым взглядом.

Они вместе поднялись по темной лестнице. Молодая девушка первая вошла в комнату; Луиза не ложилась: они нашли ее спящей в кресле; на столе, возле нее догорала свеча. При виде ее лица Жан и Шоншетта с ужасом переглянулись. Очевидно, Луиза упала в кресло, не будучи в силах более притворяться, и погрузилась в какую-то летаргию, похожую на обморок.

Шоншетта опустилась на колени около кресла и прижалась губами к щеке подруги. Луиза открыла глаза, но сначала, по-видимому, не поняла, где она, и прошептала, словно в бреду: «Опять вы! О, оставьте меня, оставьте, прошу вас!» – а потом, опомнившись и пытаясь улыбнуться, прибавила:

– Какая я сумасшедшая! Сплю наяву! Извини, Шоншетта, и вы также, Жан! Как мило, что вы пришли навестить меня!..

Жан опустился на колени рядом с Шоншеттой и, взяв горячую руку своей бывшей невесты, прошептал:

– Луиза, моя дорогая сестра! Не презирайте меня… простите! Я несчастен, потому что не стою тех, кто любит меня.

– Да, Луиза, – прибавила Шоншетта, – сжалься над нами, не осуждай нас! Клянусь тебе, дорогая, до сегодняшнего вечера я не знала…

– А я знала, – медленно проговорила Луиза, прислоняясь щекой к голове Шоншетты, – я знала! Я поняла это с первого дня, как Жан увидел тебя. Если бы я не знала хорошо вас обоих, я, может быть, упрекала бы вас, но я знаю вас. Жан, вы ошиблись: вы стоите Шоншетты. Нет человека лучше вас… и она будет вашей женой.

– Луиза! – воскликнул он, целуя ее руку.

И все трое заплакали, обнявшись и твердо и наивно веря во взаимную искренность; они оплакивали жестокую судьбу, не позволявшую им быть счастливыми.

Шоншетта даже нашла в себе силы протестовать:

– Я не хочу! Нет, нет! Никогда! Луиза, я не хочу! Он должен любить тебя! Ты гораздо красивее… ты в сто раз лучше меня. Я уеду, возвращусь в Вернон. Около тебя месье д'Эскарпи скоро забудет меня.

Жан встал. Бледный как смерть, судорожно стискивая руками спинку кресла, он смотрел на эту странную борьбу. Не будь он сам так простодушен, он, может быть, нашел бы эту сцену смешною. Но она только заставляла его страдать, глубоко страдать страданием этих юных сердец, из которых одно было разбито из-за него.

Дверь отворилась, и на пороге появилась мадам Бетурнэ.