Марсель Прево - Шоншетта

В один вечер, придя в свою комнату, Шоншетта только что принялась любоваться портретом, как легкий треск паркета заставил ее обернуться. Она с трудом подавила крик и поспешно спрятала медальон: перед нею стоял Дюкатель со сложенными на груди руками. Если бы сказочные герои, изображенные на стенах, сошли со своих мест, Шоншетта и тогда не почувствовала бы большого ужаса: с тех пор как они покинули Супиз, она всегда-всегда видела отца только в его комнате. Теперь она молча смотрела на Дюкателя, ожидая вспышки, но он только спросил:

– Что ты тут делала, Шоншетта? И почему у тебя такой вид, точно я поймал тебя на чем-то дурном?

– Папа, я… – прошептала Шоншетта, у которой зубы стучали от страха, – я собиралась лечь спать…

– Непохоже, – возразил Дюкатель. – Покажи, что у тебя в руках!

Девочка побледнела как смерть, и прижала свое сокровище к груди.

– Дай мне то, что у тебя в руках, и сию минуту! – повторил старик, причем насильно разжал ее руку, и раскрытый медальон упал на стол.

Дюкатель увидел портрет, и его лицо исказилось. Он грубо схватил Шоншетту за плечи и с силой тряхнул ее, почти ломая ей кости.

– Кто дал тебе это?.. Кто тебе дал?.. Кто?.. Да отвечай же!

Но слова как будто исчезли из головы Шоншетты; в ней оставалась только одна мысль:

«Отец убьет меня!»

И вдруг он успокоился. Он выпустил из рук плечо девочки, взял медальон и долго рассматривал портрет.

– Понимаю, – прошептал он, – это старая дура Дина спрятала эту вещь… Я сделал тебе больно, малютка? – прибавил он, силой воли преодолевая свое волнение.

– Немножко, – нерешительно ответила Шоншетта и, стараясь говорить как можно почтительнее и покорнее, прибавила: – Папа, пожалуйста, отдайте мне этот портрет!

Лицо старика конвульсивно передернулось.

– Молчи, Шоншетта! – произнес он дрожащим голосом, – ты сама не знаешь, чего просишь… ты – еще дитя… Не доводи меня до крайности… Я подарю тебе другие игрушки, подарю медальон гораздо красивее этого… А этот… смотри, что я с ним сделаю!

Он швырнул его на пол и одним ударом ноги раздробил на мелкие кусочки.

Шоншетте показалось, будто ее ударили прямо в сердце; бледная как смерть, она вытянулась во весь рост; даже ее губы побелели. В глазах у нее потемнело; тот, кто разбил все, что она любила, внушал ей отвращение.

– Я вас ненавижу! – вырвалось у нее одним криком, – а он… он придет… и увезет меня!.. И я никогда больше не увижу вас!

Людей, возбужденных сильным волнением, соединяет какая-то таинственная нить взаимного понимания: Дюкатель понял странные слова Шоншетты.

– Чтобы он мог вернуться? – повторил он, и его глаза расширились от ужаса, – нет!.. Никогда!.. Он уже не может вернуться… никогда!

Обессиленная пережитой сценой Шоншетта без чувств упала на пол; старик не поднял ее, а медленно направился к своей комнате по длинным коридорам, двигаясь посреди нагроможденной повсюду мебели твердым, уверенным шагом лунатика.

На дворе ночь, глухая ночь; ни звука кругом. Шоншетта только что проснулась после долгого, – о, да! Очень долгого сна; такого долгого, что она совершенно потеряла ясное представление об окружающем и продолжает неподвижно лежать на своей огромной кровати, не смея открыть глаза. Даже решившись приподнять веки, она не тотчас узнает предметы. Например, что это за серая стена над ее головой? Это – полог ее постели! Она чувствует странную радость, что наконец поняла это; долгое время она положительно страдала при виде нависшей над нею, давившей ее серой массы, присутствие которой она никак не могла объяснить себе… Теперь она понимает: серые занавески почти совсем задернуты; в их разрезе она видит неясно вырисовывающиеся предметы; на туалете мерцает ночник; над ним, на потолке, колеблется круглое пятнышко отраженного света. Но вот что Шоншетта не может понять: что это за неясная тень между кроватью и ночником? Тень движется, и она узнает отца.

Тогда она вспоминает все, что произошло, вспоминает: ужасную сцену, предшествовавшую ее исчезновению из реальной жизни, – исчезновению, длившемуся неопределенное время. Она вся съеживается, старается не шевелиться, чтобы не привлечь внимание отца. Но он встает и, стараясь неслышно ступать, подходит к кровати, раздвигает занавески. Шоншетта начинает дрожать: что-то он сделает? Она несколько успокаивается, когда он тихо спрашивает:

– Ты проснулась, Шоншетта?

– Да, папа. Который час? Я долго спала?