Милорад Павич - Невидимая сторона Луны (сборник)

На радостях я купил и венгерский «Египет», и, естественно, русский вариант «Словаря». Вдогонку добавлю – в том же году, чуть позже, я уже вполне сознательно разыскивал в киосках «Союзпечати» журнал «Согласие», где – я откуда-то это знал – был опубликован «Пейзаж, нарисованный чаем». Моя ахиллова погоня за мифическим Павичем продолжалась.

В первой половине 90-х я одно время усердно посещал лекции в новообразованном Православном университете. Занятия нередко проходили в храме Сергия Радонежского в Высокопетровском монастыре. Храм был уже вроде как действующий – кажется, один из приделов успели освятить, – но вдоль стен еще тянулась странная потертая труба, при ближайшем рассмотрении напоминавшая бесконечный балетный станок. Глаза не обманывали – прежде, еще совсем недавно, здесь репетировали артисты танцевального ансамбля «Березка».

Свой курс по истории балканского православия читал здесь и академик-славист Никита Ильич Толстой. После одной из лекций я подошел к нему и спросил не о сербских монастырях, а о Павиче. Ответил он с улыбкой, явно обрадовавшись. О «небольшого роста писателе с трубкой» мы проговорили больше часа. А потом, встречаясь взглядами перед или после лекций, со значением друг другу кивали, будто нас связывала замечательная тайна.

Поддавшись непреодолимому соблазну, в середине 90-х я написал «словарное» эссе обо всем, что вышло к тому времени у Павича по-русски [42]. Познакомился с переводчицей Ларисой Савельевой, уверенно заявлявшей, что она с ним лично знакома. Выяснил, что Павич даже входит в состав Международного совета журнала «Иностранная литература» наряду с Миланом Кундерой, Кэндзабуро Оэ и Умберто Эко. Но все равно сомневался в его реальности и в том же эссе поименовал его «отчасти фигурой мифологической». Возможно, я подсознательно ждал буквального, физического, а не метафизического подтверждения его существования в мире. Хотел лично убедиться в нем с окончательной и бесповоротной ясностью. И шанс такой мне вскоре представился.

Затеялся тогда полноцветный и крупноформатный журнал «Ясная Поляна» под редакторством праправнука и директора толстовской усадьбы Владимира Толстого и Анатолия Кима. Я тоже принимал в нем посильное участие. С моей подачи мы и решили в первом номере из переводного непременно напечатать Павича. Долго ли коротко ли – Лариса Савельева и Григорий Чхартишвили были тогда моими сообщниками – мы раздобыли какой-то вроде бы реальный номер факса, по которому якобы можно было с ним связаться. Написали. Отослали. Стали ждать. И ответ не замедлил прийти: господин Павич отдавал нам права на журнальную публикацию «Внутренней стороны ветра», а в качестве гонорара предлагал пригласить его с женой в Москву и Ясную Поляну.

Журнал вышел, и Павич прибыл в Москву. Был май 1997 года. Я понимал, что мы просто обязаны с ним встретиться, но до конца все равно не верил.

Ощущение было, как перед первым в жизни пересечением границы. Помню раннее, еще темное утро. Поезд стоит в Чопе. Пограничники с собаками бродят вдоль вагона, а напротив окна – вышка наподобие лагерной, и на одной из верхних перекладин ее крутится телекамера, хищно обозревая окрестности. Вроде уже и пограничный контроль прошли, и с таможенниками благополучно пообщались, а все на сердце не спокойно. Поезд наконец трогается. На берегу Тисы с нашей стороны будка с солдатиком на страже. А на той стороне – будка поменьше, и из нее торчат ноги уже венгерского солдата. Он благополучно спит. И только тут я понял, что теперь уж я точно за границей.

Зная, что в первый же московский день у Павича намечено посещение толстовской усадьбы в Хамовниках, я прибыл вовремя и оказался в маленькой группе, осматривающей дом и сад: сам Павич, его жена Ясмина Михайлович, директор усадьбы и я, вроде как лицо к чему-то или кому-то приближенное. Но – не представленное. Ну и бог с ним, подумал я, осматривая вместе с ними парадные комнаты и антресоли толстовского дома, где кабинет Льва Николаевича и рабочая комната, где он временами тачал сапоги.

Павич был реальный, живой, небольшого роста, в пшеничных усах и клетчатом пиджаке. Красивая, высокая Ясмина в черной широкополой шляпе придавала нашей группе окончательно заграничный вид, хотя и говорили все по-русски.

Гуляли мы по дорожкам цветущего сада, поднимались на горку, стояли у колодца, от которого Толстой по утрам носил в дом воду. Но вот путешествие по усадьбе закончилось.