Владимир Орлов - Истощение времени (сборник)

– Никто не знал Кешку, – подняла голову Даша, – никто… Да, он хвастал, врал иногда, чтобы казаться взрослым и современным, дурачился, но он никогда… Все почему-то думали о Кешке так… И никто не знал его хорошо. Он любил меня… Никаких других девчонок у него не было. Я-то знаю…

– Ты не обижайся, я и не думал никогда…

– Что вы знали о Кешке! То, как он иногда играл перед публикой? Он же был… Понимаешь?.. Вот, прочти это. Он собирался послать в «Комсомолку»…

Она сунула Букварю смятый листок, вырванный из тетради, исписанный прыгающим Кешкиным почерком. Букварь осторожно разгладил листок, стоя, читал его, никак не мог сосредоточиться, никак не мог уловить смысла простых и знакомых ему слов.

– Сколько сейчас времени? – спросила Даша.

– Уже половина пятого.

Он сказал и вдруг испугался этого «уже» и того, что оно означало.

Он тихо присел на корточки и бросил маленький плоский камень в воду…

– Вот стаканы.

Стаканы стояли в тумбочке, тяжелые, граненые, зеленоватые, тщательно протертые кухонным полотенцем. Они съездили на Канзыбу, а теперь стояли в коричневой тумбочке в поселке Кошурниково. Стаканов было семь.

– Сколько их ставить? – спросил Спиркин. – Четыре или пять?

Виталий подумал:

– Три.

– Думаешь, Николай не придет? – спросил Букварь.

– Он уедет в Аскиз.

«Не уедет он сегодня! Не может он уехать сегодня!..»

– Поставь четыре, – сказал Букварь.

Водку разливал Виталий. Пальцы у него дрожали, водка нервно, рывками лилась в стаканы. Бутылочное горлышко глянуло в четвертый стакан и замерло, словно задумалось, словно не хотело иметь дело с этим четвертым стаканом. Потом водка забулькала.

– Вот и поминки, – сказал Спиркин.

– Мне не нравится это слово, – поморщился Виталий. – Ну ладно, за живых!

Закусывали кислым серым хлебом и выложенными на тарелку консервами тресковой печени. После второго стакана Виталий встал и начал ходить по комнате. Букварь чувствовал себя усталым, понимал, что быстро пьянеет, и мазал хлеб маслом.

– Итак, все кончено, – сказал Виталий, – присыпали землицей.

– Садись. – Спиркин постучал по столу. – Тут еще есть.

Погашенный окурок Виталий выкинул в окно, присел на стул, сидел прямой, напряженный, барабанил пальцами по столу, покрытому клеенкой.

– Никто его не знал, – заговорил Букварь, заговорил быстро, сбиваясь, окая, проглатывая окончания слов, – никто его не знал. Он наговаривал на себя… Он не был пошлым… Он любил одну Дашу. А мы не знали…

– Предположим, знали, – сказал Виталий.

«Наверное, все знали… Только ты ничего не знал, только ты. Помнишь, Зойка говорила: “Кешка – святой человек”?»

– Предположим, знали… – И потом совсем тихо сказал Виталий: – Но разве от этого Кешке сейчас легче?

Букварь отмахнулся от слов Виталия, вытащил из кармана смятый тетрадочный листок, исписанный крупными прыгающими буквами, вытащил, как вытаскивают козырной туз.

– Этого тоже никто не знал… О чем Кешка думал. Он хотел послать в «Комсомолку»…

Спиркин читал тетрадочный лист насупившись, тер нос, шевелил губами, а Виталий, прямой и напряженный, все постукивал пальцами по столу. Букварь наблюдал за ними и волновался, словно сейчас ему должны были поставить отметку на этом листке. Перед его глазами бежали торопливые и небрежные Кешкины слова с ошибками и помарками, он заново переваривал сейчас все шестнадцать Кешкиных вопросов, и ему самому хотелось отвечать на них. Вопросы были разные, стояли под пунктами, как в плане школьного сочинения.

«Стоит ли делать девушкам маникюры и завивки?»

«Каким будет коммунистическое общество?»

«Как пополнить свои знания до уровня средней школы?»

«Ехал я вчера с ребятами в кузове машины и снова пел блатные песни. Тянет меня петь их. Как спорить мне самому с собой, где козыри?»

«Как надо вести себя?»

«Как надо одеваться?»

И в конце, в самом низу листка, были строчки, которые Букварь запомнил наизусть:

«И как сделать так, чтобы жизнь была как песня, с ее грустью и радостью и ощущением всего радужного, нового?»

– Да-а-а, – протянул Спиркин.

– Понимаешь, какой он был?.. Он был лучше, чем мы думали.

– Чем ты думал, – сказал Виталий. – Только разве от этого ему сейчас легче?

– Это уже мистика, – заявил Спиркин.

– Ага, – согласился Виталий, – мистика…

– Обидно. Страшно обидно, – сказал Букварь. – Это же несправедливо! Прожил человек только двадцать три года, ничего не успел сделать, и вдруг…