Владимир Орлов - Истощение времени (сборник)

Чупров соскучился, изголодался по укладке путей, он понимал, что и другие в его поезде изголодались тоже, и он разрешил. Он хотел, чтобы все, кто собрался в Саянах, увидели, ради чего они живут здесь, поняли смысл труда и ощутили праздничность его.

«Ну и пусть, – подумал Чупров, – пусть выговор. Черт с ним!»

Рука его забралась в карман, нащупала жестянку с валидолом и как-то нерешительно потянула вверх белую таблетку. Чупров смущенно оглянулся, но никто не заметил движения его руки, все смотрели молча на насыпь и на крепких неторопливых парней.

Букварь так и не разобрал, кто стоял у коричневого сарайчика, но он знал, о чем думали сейчас эти люди, он испытывал те же чувства, что испытывали они.

– Спиркин, – шепнул Букварь, – а где твой флаг?

– Погоди, – сказал Спиркин. – Видишь?

– Чего?

– Нет, не там. Понял?

– Ах, там…

По насыпи шел Виталий. Он шел медленно, засунув руки в карманы брюк, поглядывал на небо и на сопки, словно прогуливался, словно здесь, на насыпи, можно было найти повод для пары хороших усталых острот.

– Понял? – зашептал Спиркин.

– Ну, и чем я могу помочь? – спросил Виталий.

– Ты ничем не можешь помочь! – рассердился Спиркин. – Ты пижон! Ты не ходил на курсы…

– Погоди, Спиркин, – сказал Букварь, – не шуми. Я тебе покажу, Виталий. Только надо было бы кепку. А то креозот…

– Ничего, старик, я повяжу платок…

Он достал платок, яркий и чистый, стал повязывать его, и Букварь увидел, как у него дрожат пальцы. И он понял, чего стоили Виталию его небрежная походка, эти шаги по насыпи и усталое, равнодушное выражение лица.

– Ничего, – улыбнулся Букварь, – у тебя получится… у тебя пойдет…

Шпалы плыли терпеливо и медленно, еще час, или два, или три накрывали насыпь полосатой шкурой черно-желтой зебры.

– Перекур, – сказал Макогон. – Обеденный перерыв. После обеда начнем рельсы…

Почему-то никто не пошел в столовую. Сняли рукавицы, зашелестели газетными свертками, вытаскивали булки с молоком, бутерброды, яйца, вареную картошку, черемшу и куски колбасы. Жевали молчаливо и деловито, но с жадностью и аппетитом усталых людей. Букварь протянул Виталию очищенный кусок колбасы, а Зименко добавил картошки. Виталий отказывался вначале, но потом закивал благодарно и стал макать картошины в горку соли, насыпанную на доске. Спиркин чавкал громко и с удовольствием, и его оттопыренные уши шевелились, стараясь приспособиться к движению быстрых челюстей.

Кто-то заиграл на гитаре, тихо, в четверть гитарного голоса, и зазвучала задумчивая, усталая «Ноченька». Гитару передавали из рук в руки, она бренчала неумело, словно была из подготовительного класса или просто дурачилась. Виталий получил гитару, начал какую-то незнакомую Букварю мелодию и стал напевать тихо, почти шепотом, словно про себя. Букварь вслушивался в слова песни, сумел запомнить:

Виталий замолчал, и только гитара чуть-чуть позвякивала, повторяла спетую им песню, а Букварь сидел и думал о той далекой, о гражданской, и комиссарах в пыльных шлемах.

– Это здорово, – сказал Букварь, – насчет комиссаров. И пыльных шлемов. Это хорошо.

Вырос вдруг Макогон, махнул рукой, и надо было вставать и идти на насыпь и дальше к рельсам. Рельсы были тяжелого типа, не для каких-нибудь там паровозиков, а для электровозов и тепловозов вполне современного типа. Рельсы можно было подвозить на лесовозе, командированном Чупровым, но лесовоз был один, и хилый к тому же, и ребята брали в руки захваты, похожие на ножницы для стрижки овец, и ввосьмером волочили этими ножницами рельсы тяжелого типа.

Шагали медленно и снова молча, давали понять этим рельсинам, что тащат их мужчины, которым не до болтовни, опускали их осторожно на теплый речной гравий и вытирали со лба пот.

Букварь шел последним в восьмерке, видел стриженые затылки, светлые, русые и черные. Затылки Виталия и Зименко были затылками близнецов. Спиркинские уши краснели, Спиркин вытягивал руки, напрягался, он был самым маленьким в восьмерке, и ему приходилось труднее всех.

– Спиркин! Колокшин! Леонтьев!

– Чего? – обернулся Букварь.

– Вас там спрашивают.

У насыпи, у черных упавших шпал, стояли два парня. Они были крупные, мордастые, в старомодных пиджаках, держали в боксерских руках чемоданы, авоськи и мешки. Парни походили друг на друга, только один из них был постарше и все время морщил нос.