Антон Чехов - Пьесы

Гаев. Это наш знаменитый еврейский оркестр. Помнишь, четыре скрипки, флейта и контрабас.

Любовь Андреевна. Он еще существует? Его бы к нам зазвать как-нибудь, устроить вечерок.

Лопахин ( прислушивается ). Не слыхать… ( Тихо напевает. ) «И за деньги русака немцы офранцузят». ( Смеется. ) Какую я вчера пьесу смотрел в театре, очень смешно.

Любовь Андреевна. И наверное, ничего нет смешного. Вам не пьесы смотреть, а смотреть бы почаще на самих себя. Как вы все серо живете, как много говорите ненужного.

Лопахин.Это правда. Надо прямо говорить, жизнь у нас дурацкая…

Пауза .

Мой папаша был мужик, идиот, ничего не понимал, меня не учил, а только бил спьяна, и все палкой. В сущности, и я такой же болван и идиот. Ничему не обучался, почерк у меня скверный, пишу я так, что от людей совестно, как свинья.

Любовь Андреевна. Жениться вам нужно, мой друг.

Лопаxин. Да… Это правда.

Любовь Андреевна. На нашей бы Варе. Она хорошая девушка.

Лопахин.Да.

Любовь Андреевна. Она у меня из простых, работает целый день, а главное, вас любит. Да и вам-то давно нравится.

Лопахин.Что же? Я не прочь… Она хорошая девушка.

Пауза .

Гаев. Мне предлагают место в банке. Шесть тысяч в год… Слыхала?

Любовь Андреевна. Где тебе! Сиди уж…

Фирс входит; он принес пальто .

Фирс( Гаеву. ) Извольте, сударь, надеть, а то сыро.

Гаев( надевает пальто ). Надоел ты, брат.

Фирс. Нечего там… Утром уехали, не сказавшись. ( Оглядывает его. )

Любовь Андреевна. Как ты постарел, Фирс!

Фирс. Чего изволите?

Лопахин.Говорят, ты постарел очень!

Фирс. Живу давно. Меня женить собирались, а вашего папаши еще на свете не было… ( Смеется.) А воля вышла, я уже старшим камердинером был. Тогда я не согласился на волю, остался при господах…

Пауза .

И помню, все рады, а чему рады, и сами не знают.

Лопахин.Прежде очень хорошо было. По крайней мере драли.

Фирс( не расслышав ). А еще бы. Мужики при господах, господа при мужиках, а теперь все враздробь, не поймешь ничего.

Гаев. Помолчи, Фирс. Завтра мне нужно в город. Обещали познакомить с одним генералом, который может дать под вексель.

Лопахин.Ничего у вас не выйдет. И не заплатите вы процентов, будьте покойны.

Любовь Андреевна. Это он бредит. Никаких генералов нет.

Входят Трофимов, Аня и Варя .

Гаев. А вот и наши идут.

Аня. Мама сидит.

Любовь Андреевна( нежно ). Иди, иди… Родные мои… ( Обнимая Аню и Варю. ) Если бы вы обе знали, как я вас люблю. Садитесь рядом, вот так.

Все усаживаются .

Лопахин.Наш вечный студент все с барышнями ходит.

Трофимов.Не ваше дело.

Лопахин.Ему пятьдесят лет скоро, а он все еще студент.

Трофимов.Оставьте ваши дурацкие шутки.

Лопахин.Что же ты, чудак, сердишься?

Трофимов.А ты не приставай.

Лопахин ( смеется ). Позвольте вас спросить, как вы обо мне понимаете?

Трофимов.Я, Ермолай Алексеич, так понимаю: вы богатый человек, будете скоро миллионером. Вот как в смысле обмена веществ нужен хищный зверь, который съедает все, что попадается ему на пути, так и ты нужен.

Все смеются .

Варя. Вы, Петя, расскажите лучше о планетах.

Любовь Андреевна. Нет, давайте продолжим вчерашний разговор.

Трофимов.О чем это?

Гаев. О гордом человеке.

Трофимов.Мы вчера говорили долго, но ни к чему не пришли. В гордом человеке [46], в вашем смысле, есть что-то мистическое. Быть может, вы и правы по-своему, но если рассуждать попросту, без затей, то какая там гордость, есть ли в ней смысл, если человек физиологически устроен неважно, если в своем громадном большинстве он груб, неумен, глубоко несчастлив. Надо перестать восхищаться собой. Надо бы только работать.

Гаев. Все равно умрешь.

Трофимов.Кто знает? И что значит – умрешь? Быть может, у человека сто чувств и со смертью погибают только пять, известных нам, а остальные девяносто пять остаются живы.

Любовь Андреевна. Какой вы умный, Петя!..

Лопахин ( иронически ). Страсть!

Трофимов.Человечество идет вперед, совершенствуя свои силы. Все, что недосягаемо для него теперь, когда-нибудь станет близким, понятным, только вот надо работать, помогать всеми силами тем, кто ищет истину. У нас, в России, работают пока очень немногие. Громадное большинство той интеллигенции, какую я знаю, ничего не ищет, ничего не делает и к труду пока не способно. Называют себя интеллигенцией, а прислуге говорят «ты», с мужиками обращаются, как с животными, учатся плохо, серьезно ничего не читают, ровно ничего не делают, о науках только говорят, в искусстве понимают мало. Все серьезны, у всех строгие лица, все говорят только о важном, философствуют, а между тем у всех на глазах рабочие едят отвратительно, спят без подушек, по тридцати, по сорока в одной комнате, везде клопы, смрад, сырость, нравственная нечистота… И, очевидно, все хорошие разговоры у нас для того только, чтобы отвести глаза себе и другим. Укажите мне, где у нас ясли, о которых говорят так много и часто, где читальни? О них только в романах пишут, на деле же их нет совсем. Есть только грязь, пошлость, азиатчина… Я боюсь и не люблю очень серьезных физиономий, боюсь серьезных разговоров. Лучше помолчим!