Николай Гарин-Михайловский - Бабушка

Он положил письма в конверт и отправил их.

И вот до сих пор никакого ответа от Паши. Как будто во сне всё это случилось.

Пропал и учитель, и Паша: как в воду канули. Ездил он к ним и в город: уехали… Уехали куда? Почему? Сначала болело сердце и плакал он, а потом изжилось. Бабушка не настаивала больше на учении, стала исподволь к делу приучать его; начал он с молодыми приказчиками гулять, – так и пошло всё своим чередом, день за днём, до сегодняшнего дня, до этой минуты, когда сидит он и смотрит в окно, как там за деревьями сада загорается вечерними огнями небо, сверкает красная, точно пожаром охваченная река, и стоят на далёкой горе одинокие, будто чёрные, деревья. Смотрит он и щемит сердце сладко и больно.

Свадьбу сыграли весёлую. Денег бабушка не пожалела и зажили молодые.

Даже нянька признала, что другой такой красавицы не сыщешь.

Не только нянька, весь город кричал о красоте молодой.

Её богатство, бриллианты, наряды ещё сильнее подчёркивали эту красоту. И везде она была желанной гостьей, щедрой благотворительницей, замкнутая в себе, загадочная. Рядом с нею шагал добродушный, толстый, молодой увалень, ниже её ростом – её муж.

Как относилась она к нему? Он благоговел перед ней, – это все видели, а что она к нему чувствовала, того никто, даже сама бабушка не знала.

Бабушка, пытливо наблюдавшая свою невестку-внучку и дома, и в обществе, качала головой и говорила своей наперснице:

– Умная, загадка-девка, недотрога. И думаю: Федюшке за ней горя не ведать.

Третий год проходил, а детей у молодых не было. Бабушка тоскливо думала: «ещё несколько лет, и лопнет Федюшка – тогда что ж? Конец всему? Все эти фабрики, заводы, всё, что столетним трудом наживалось, копилось, – пойдёт прахом… Чужим достанется? И само имя её унесёт время, как ветер уносит засохший лист». И эта мысль буравила бабушку и холодом могилы охватывала её. Все средства, какие знала, испробовала она; с кем ни советовалась – ничего не помогало. Жаловалась она няньке:

– Эх, захватило меня всю это дело. И чую: либо я его сломлю, либо оно меня в гроб загонит. Какие, казалось, дела были, шутя распутывала, а с этим, что больше думаю, то больше запутываюсь!

– Вижу, вижу, что сохнешь ты, – тяжело вздыхала нянька.

Ещё прошло некоторое время, и бабушка решилась.

Она позвала к себе невестку, усадила её в кресло, заперла плотно дверь и заговорила:

– Слушай, девка, полюбила я тебя, как дочку. Всем ты взяла, всем ты угодила мне, – всего моего богатства наследница – ты. Но что ж ты внука мне не даёшь? Внука хочу… Хочу внука! Откуда хочешь бери! Поезжай с мужем на богомолье, поезжай, куда хочешь… Внука, внука мне! Слушай: ты девка умная. Вот какое дело стряслось раз. Расскажу тебе то, что и попу на исповеди не рассказывала. Запутался мой покойный муж. И не велики деньги, да к сроку, – банков всяких не было ещё тогда, – выходило полное разорение. На восемьсот тысяч векселей, завтра платить, а платить нечем. А была я в своё время не хуже тебя девка, и знала себе цену, и того старика знала, у которого те векселя. Вечер пришёл, ничего не придумали, значит позор. Вот перед этими самыми образами упала я на колени, помолилась, накинула платочек, да никому ни слова не сказав…

Бабушка наклонилась к молодой девушке и шёпотом прохрипела:

– Все векселя и сейчас вон в том комоде… Вот как я спасла состояние роду… а теперь самый род надо спасать. Уж так, видно, на этом роду и написано, чтобы он бабами держался.

Бабушка кончила, а невестка, неподвижная, с опущенными глазами, как статуя, слушала и молчала. От её молчания бабушке стало жутко и холодно.

– На богомолье поеду, – наконец, сказала она, встала и вышла.

Бабушка растерянно сметала крошки со стола, подходила к образам. оправляла лампадки, смотрела из окна на реку, на которую больше полувека смотрела, и мучительно рылась в своих мыслях. Лучше или хуже вышло и что там в скрытной душе её внучки таится?

Большой волжский пароход готовился к отплытию вниз по реке. В рубке первого класса сидела бабушка, провожавшая своих молодых в дорогу. Забрались на пароход спозаранку. У молодых был попутчик: ехал в своё имение товарищ внука, Пётр Маркелович Сапожков. Тоже из купцов, из богатых, на своих ногах уже, – весельчак и кутила, которому бабушка потому многое спускала, что рос он вместе с Федюткой и в детстве, бывало, не выходил из её дома.

С Сапожковым ехали ещё двое, тоже попутчики: актёр и актриса. Актриса ушла в каюту, а актёр разговаривал с Сапожковым. Бабушка, как увидала актёра, так и впилась в него глазами: такого молодца ещё и не видывала она.