Николай Гарин-Михайловский - Картинки Волыни

– Это всё равно, – говорю я, – выйдет тем решение и с ним будет так же поступлено.

Одна из баб подобралась и слушает.

– А яке решение буде, ваше благородие чи кто вы?

– Не знаю. Может быть предложат переселиться в Сибирь.

– А за якую провинность? – спрашивает баба раздражённо, – не убыли никого, шкоды ни якой не зробылы, да за що ж в Сибирь?

Я объясняю.

– Кто виноват, тот пусть и иде, – упрямо отвечает мне на мои объяснения баба, – кому надо може… отакички…

Баба презрительно машет рукой и отходит от меня, как от человека, с которым о серьёзных вещах и говорить-то неприлично.

Я смущён, а хохлы довольны и, вероятно, острят, как баба отбрила меня. Кивают головами одобрительно, сплёвывают и, наконец, расходятся.

Я остаюсь один и сажусь за обед. Под навес входит старуха с мальчиком лет двенадцати-тринадцати. Она садится и в упор смотрит на меня.

– С города? – подсаживается к ней хозяйка.

– Та с города.

Баба усиленно вздыхает. Вздох посылается, очевидно, мне; но я ем и делаю физиономию человека, который занят одним своим делом. Хозяйка уходит, входит хозяин.

– Отказалы… – односложно объявляет и ему старуха.

Еврей качает головой.

– От она и правда, – продолжает старуха, – а волость и суд… а тый проклятый писарь всё дило обернув, як тильки ему надо было… Нема правды!

– Это уж пропащее дело, если в волости правды не будет, – говорит уклончиво еврей.

– Та нема же.

Еврей качает головой и скрывается, старуха внимательно в упор продолжает смотреть на меня. Внимательно следит за каждым движением и вообще изучает. Затем встаёт и скрывается в корчме. Я слышу энергичный протест хозяйки и из нескольких долетевших слов соображаю, что старуха решила искать во мне защиты.

Еврейка доказывает, что я не причастен всей этой истории и всякая просьба с её стороны бесполезна. Старуха разбито возвращается назад и устало, уже настоящей старухой, опускается на своё место. Она всё продолжает так же внимательно следить за мной, за каждым моим куском, но уже унылым, безнадёжным взглядом. Я встречаюсь с ней глазами и мне делается жаль старуху.

– Устала, бабушка?

– Ваше высокоблагородие! – быстро, стремительно вскочила старуха и в одно мгновение очутилась подле меня. Она ловила мою руку, чтобы приложиться к ней и говорила, охваченная надеждой:

– Смилуйтесь, ваше высокоблагородие, а може як выше ещё… Не дайте в обиду бидной сироты!

Она указала на внучка. Дорвалась несчастная до человека, который выслушает её. Какая-то без конца путанная история. Она Дороха Меленьчук, это внук её – Остап Меленьчук. Её мужа «якись-то вороги убыли», сын сослан в Сибирь, остался внук. От деда и отца ему осталась десятина и дом. Кто-то вступился теперь в наследство и отбирает и дом, и землю. Появилась какая-то расписка в продаже. Опекуны Артемий Яциг и Иосиф Щемчуга стары, «да и байдуже им, бо писарь и их повернул на свий бик». Она подала прошение и ей отказали, что ей теперь делать?

– За что сына сослали?

– По злости пана… Нема уже его и в живых того пана, а шкоду зробил… – Опять путанный рассказ о какой-то будто бы украденной сыном её у пана свинье.

– А то що пан его батогами… штаны сдягнул, один на нози, другой на голову, а третий бье-то ничего, да ещё в арестанские роты на год… Я тут осталась, кажут мне люди: «Домаха, свинья сыскалась в Крутом Яру, да блудлива була, скаженная…» Тут около хаты, де жил, може знаете, пономарь Галишевич? Чи знали?

– Слышал.

– Теперь, царство ему небесное, а разумный был человек. Бывало, каже мне, шуткуе: ой бабо, бабо, волос довгий, а вум короткий: с богатым не судысь. И вправду казав, даром, что помер нехорошей смертью… А усе-таки поховали по порядку, бо богатый був чоловик.

– За что же сына в Сибирь сослали?

– Та хибаж я знаю? Пан да писарь укрутили дело як знали, так и пропав чоловик – громадой постановили.

Мой взгляд случайно упал на мальчика: ох, не добром горели его глаза. Он смотрел на меня с ненавистью.

Нет сомнения, что этот кончит хуже деда и отца.

– Писал из Сибири?

– Нет, так и не писав… жинка померла… И остался сирота на моих руках… двух внучек выдала замуж, а вот этого хотят вовсе обидеть люди. Господин мой милостивый, что мне теперь делать?

Кончила она свой рассказ.

Господин милостивый мог только выслушать, вздохнуть и развести руками.

Кончился обед и мы укладываемся, навсегда оставляя нищую корчму. Пришла старуха, которая варила обед нам, и привела маленькую внучку. Девочка засмотрелась на сына хозяйки, тот весело протянул ей ручонку, и девочка, схватив её, трясла, а мальчик заливался от восторга.