«Ты меня, слава богу, знаешь хорошо и знаешь, что я всегда любил говорить правду, а не мямлить всякие сентиментальные глупости. То, что ты мой брат, это случайность рождения, за которую я не ответствен. Жизнь, которую ты вел или ведешь, меня не интересует, это твое дело. Я тебя знать не знаю и знать не желаю. На днях я уезжаю отсюда в другую страну, и ты уж не трудись меня разыскивать или мне писать. Я тебе желаю всяческого добра, но на меня не рассчитывай. Это, впрочем, я думаю, ты знал всегда».
И после этих слов, неумная резкость которых казалась просто неправдоподобной, следовала неожиданная подпись: «Твой любящий брат Николай». У этого человека было странное представление о значении некоторых слов, и я подумал: вспомнил ли он о чьей-либо любви, когда понял, что идет ко дну и что все кончено?
Не было ни одной фотографии, ни одного документа, кроме паспорта, выданного в Константинополе в 191… году с французской визой и парижской carte d’identite [23], в которой было написано: холостяк, без профессии. Я узнал, что Павел Александрович родился в Смоленске, но все эти годы, со дня рождения до даты, стоявшей на константинопольском паспорте, были совершенно пустые – ни бумаг, ни фотографий, ни какого бы то ни было упоминания о том, что он делал и где он был. Затем шел второй перерыв, тоже чрезвычайно длительный, – вся его жизнь в Париже, такая же пустая и неизвестная, как та, которая ей предшествовала, – потому что даже на rue Simon le Franc, как это мне сказал Джентльмен, Павел Александрович появился только за два года до того дня, когда я его встретил впервые в Люксембургском саду. И я подумал, что я, в сущности, почти ничего не знал об этом человеке, с которым меня связала судьба таким странным и неожиданным образом; и те его облики, которые я вспоминал – картинный нищий сначала, хорошо одетый и уверенный в себе пожилой мужчина потом, – начинали мне иногда казаться чуть ли не произвольными, похожими на призрачные и неверные тени того мира, который точно разрезал мою собственную жизнь на две части и о котором я старался теперь забыть. Он как будто бы исчез, и с того дня, что я вышел из тюрьмы, я ни разу не почувствовал его смутного приближения.
Но соображения о судьбе Павла Александровича занимали, как это оказалось, не только меня, потому что однажды днем я совершенно случайно встретил Джентльмена, который долго жал мне руку своей темной рукой с черными ногтями и смотрел на меня так недвусмысленно выжидательно, что я не мог не пригласить его в кафе. Это происходило возле бульвара St. Michel. Я предложил ему выбрать любой напиток, но он ответил, что никогда не пьет ничего, кроме красного вина. Затем он сказал несколько слов о том, что течение моей жизни ему напоминает, хотя и в другом смысле, судьбу княгини, которая, однако… но тут я его прервал, и тогда он перешел к Щербакову. Замечательно было то, что трагический конец этого человека внушил Джентльмену нечто вроде посмертного уважения к его памяти, потому что он больше не называл его, как раньше, Пашкой Щербаковым, а говорил: «Покойный Павел Александрович». В этот день его тянуло почему-то к несколько отвлеченным рассуждениям.
– Вот, смотрите, – сказал он, – какой, видите ли, анекдот: умирает Павел Александрович, и вы получаете наследство. А кто вы такой? Я вас очень уважаю, но все-таки вы неизвестный молодой человек, который бог знает откуда и взялся.
– Да, конечно.
– Но перед этим, – продолжал он, – откуда состояние покойного Павла Александровича? От покойного его брата, который утонул в море. Вы только подумайте, какая это для него была драма.
– Да, я понимаю.
– Нет, так ведь вот в чем дело. Ну, наш брат утонет – это ничего.
– Ну, как сказать, все-таки…
– Нет, в том смысле, что тонуть, так сказать, не жалко. Ну, потонул – потонул. А он-то, старик, вы понимаете? Ведь когда он тонет, что он думает? Боже мой, думает, деньги-то какие пропадают! И вот он все-таки потонул. Хорошо. А до этого – откуда у него состояние? Вероятно, от его родителей. А где родители? И не помнит уж никто, когда померли. Вот и смотрите, как выходит: у каких-то давно умерших людей было состояние, перешло к старшему сыну – утонул. Перешло к младшему – убили. Так? И вот деньги этих покойных родителей достались вам, а вас еще и на свете, может быть, не было, когда они умерли. Вот вам, как говорится, гримасы капитализма.
– Вы против капиталистической системы?
– Кто? Я? – сказал он. – Я? Костя Воронов? Я за нее с оружием в руках сражался. В приказе было написано: «Отличился неустрашимым мужеством, подавая офицерскому составу и подчиненным пример…» Вот как я за капитализм бился. А опять надо будет – опять пойду воевать, можете быть спокойны. Нет, я только насчет того, что вам наследство досталось. Дай вам бог вообще. А жаль, что не мне.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу