Габриэль Маркес - Проклятое время

Весь стол был виден с улицы, на противоположных его концах стояло по прибору.

– Бог наказал, – сказала Нора Хакоб и хлопнула в ладоши, чтобы подавали обед. Вентилятор она принесла с собой в столовую.

– У нее в доме с утра полно людей, – продолжал сеньор Бенхамин.

– Удобный случай поглазеть, как там, внутри, – отозвалась Нора Хакоб.

Чернокожая девочка с россыпью красных бантиков в волосах подала обжигающе горячий суп. Столовую наполнил запах вареной курицы, и духота стала невыносимой. Сеньор Бенхамин заправил за воротник салфетку, сказал: «Приятного аппетита» – и попытался поднести горячую ложку ко рту.

– Не дури, подуй, – нетерпеливо сказала она. – И сними ты пиджак. С твоей маниакальной боязнью закрытых окон мы когда-нибудь от духоты сдохнем.

– Придется помучиться – тогда каждое мое движение будет видно с улицы и мы не дадим пищи сплетням.

В белозубой улыбке, словно с рекламы, она обнажила сургучного цвета десны.

– Не будь смешным! По мне, так пусть болтают что хотят.

Продолжая говорить, Нора Хакоб принялась наконец за суп.

– Вот если бы болтали про Монику, тогда бы я беспокоилась, – закончила она, имея в виду свою пятнадцатилетнюю дочь, ни разу не приезжавшую домой на каникулы из пансиона. – А обо мне не могут сказать больше того, что и так уже все знают.

На этот раз сеньор Бенхамин не посмотрел на нее укоряющим взглядом. Разделенные двумя метрами стола – самым коротким расстоянием, какое он себе позволял, особенно на глазах у людей, – они молча ели суп. Двадцать лет назад, когда она еще училась в пансионе, он писал ей длинные и соответствующие всем требованиям приличий письма, на которые она ему отвечала страстными записками. Как-то на каникулах, во время прогулки по полям, Нестор Хакоб, совершенно пьяный, подтащил ее за волосы к изгороди и категорически заявил: «Если ты не выйдешь за меня замуж, я тебя пристрелю». К концу каникул они обвенчались, а спустя десять лет разошлись.

– Так или иначе, – сказал наконец сеньор Бенхамин, – не следует будоражить людское воображение закрытыми окнами.

После кофе он встал.

– Мне пора, а то Мина, наверно, беспокоится.

И уже в дверях, надевая шляпу, воскликнул:

– Твой дом похож на раскаленную печку!

– А я о чем толкую тебе, – отозвалась Нора Хакоб.

Она проводила его взглядом до последнего окна, где он, словно благословляя ее, поднял в знак прощания руку. Тогда она отнесла вентилятор в спальню, закрыла дверь и разделась догола. Потом, как она делала каждый день после обеда, прошла в ванную комнату тут же за стенкой и, погруженная в свои мысли, села на унитаз.

Четыре раза в день видела она, как Нестор Хакоб проходит мимо ее дома. Все знали, что он живет с другой женщиной, что та родила ему четырех детей и что его считают безупречным отцом. Несколько раз за последние годы он проходил перед окнами ее дома с детьми, но ни разу с той женщиной. Она видела, как он худеет, становится бледным и старым и превращается в незнакомца, и теперь ей казалось невероятным, что когда-то она спала с ним. Временами, коротая в одиночестве часы сиесты, Нора снова начинала с невыносимой остротой желать его – не такого, каким он проходил теперь мимо ее окон, а такого, каким он был перед рождением Моники, когда его пресные и быстрые постельные ласки еще не стали для нее мучительным испытанием.

Проспавший до полудня судья Аркадио узнал об указе только от секретаря. Зато секретарь не находил себе места уже с восьми утра, когда алькальд велел подготовить ему текст указа.

– Во всяком случае, – задумчиво сказал судья Аркадио, узнав подробности, – формулировки резковаты. Никакой необходимости в этом не было.

– Текст такой же, как всегда, – обычный.

– Верно, – признал судья, – но времена изменились, и соответственно должны измениться формулировки. Люди, наверно, перепугались.

Но как он убедился позже в бильярдной за игрой в карты, господствовал не страх, скорее преобладало чувство торжества оттого, что подтвердилась тайная мысль каждого: времена не изменились.

Покидая бильярдную, судья Аркадио не смог избежать неприятности, встретился с алькальдом нос к носу.

– Те, кто пишет листки, ничего не добились, – сказал судья. – Все равно люди довольны жизнью.

Алькальд взял его за локоть.

– Против людей ничего и не делается, – сказал он. – Обычная мера в таких случаях.

Эти разговоры на ходу приводили судью Аркадио в отчаяние. Алькальд шагал быстро, словно шел по срочному делу, но вдруг спохватился, что спешить ему некуда.