Генри Хаггард - Братья

Старик посмотрел вслед дочери и горестно признал:

– Она права. Готовятся великие события, и каждый из нас примет в них участие. Из-за безделицы Салах ад-Дин не стал бы так волноваться, тем более, я знаю, он готовится к последней борьбе, во время которой будет опрокинут или крест, или полумесяц. Но на челе Розамунды блистает венец полумесяца дома Айюбова, а на ее сердце висит черный крест христианина, вокруг же нее кипит борьба верований и племен! Как, это ты, Вульф? Разве он уже заснул?

– Как собака; кажется, он очень устал с пути.

– Может быть, он спит, как собака, открыв один глаз? Я не хотел бы, чтобы он убежал от нас ночью, я желаю потолковать с ним о многом, как я уже сказал Годвину, – заметил старый д'Арси.

– Не бойтесь, дядя, дверь конюшни я закрыл на ключ, а святоша пилигрим вряд ли подарит нам такого мула, – ответил Вульф.

– Конечно нет, если я не ошибаюсь в характере подобных людей, – согласился сэр Эндрью. – Поужинаем, потом отдохнем. Мы в этом очень нуждаемся.

На следующее утро Годвин и Вульф поднялись за час до зари, вместе с ними встали и доверенные слуги, которых накануне предупредили, что они понадобятся. Вскоре Вульф с зажженным фонарем в руке подошел к камину в нижней зале; у огня грелся его брат.

– Где ты был? – спросил Годвин. – Ты ходил будить пилигрима?

– Нет, я поставил караульного на дороге к горе Стипль, а другого – на тропинке к заливу, потом задал корма мулу. Прекрасное это животное, слишком хорошее для паломника. Он, вероятно, скоро тронется в путь, так как сказал, что ему надо проснуться рано.

Годвин кивнул головой, и оба уселись на скамейку подле камина. Стояла холодная погода. Они задремали и не просыпались до рассвета. Потом Вульф встал, стряхнул с себя сонливость со словами:

– Он не сочтет невежливостью, если мы теперь поднимем его, – подойдя к краю залы, он отдернул занавес в нише. – Проснитесь, святой Никлас, проснитесь! – крикнул он. – Вам пора прочитать молитвы, а скоро приготовят и завтрак.

Но Никлас не ответил.

– Право, – проворчал Вульф, возвращаясь за своим фонарем, – этот пилигрим спит, точно Салах ад-Дин уже перерезал ему горло.

Он засветил фонарь и снова подошел к нише гостя.

– Годвин, – вдруг вскрикнул Вульф, – иди сюда, он ушел!

– Ушел? – повторил Годвин, подбегая к занавеси. – Куда?

– Я думаю, обратно, к своему другу Салах ад-Дину. Видишь?

И Вульф указал на широко открытый ставень в чуланчике и на дубовый стул под ним. С его помощью Никлас поднялся на подоконник и проскользнул в узкое окошко.

– Вероятно, он чистит и кормит мула, которого ни за что не оставил бы, – предположил Годвин.

– Честные гости так с хозяевами не расстаются, – заметил Вульф, – но пойдем посмотрим.

Они побежали к конюшне; она была заперта, мул благополучно стоял в ней; хотя они пристально всматривались, им не удалось найти каких-нибудь следов пилигрима, хотя бы отпечатка ноги на изморози. Только осматривая дверь конюшни, братья увидели следы попытки поднять засов каким-то острым инструментом.

– Очевидно, он твердо решил уйти, – сказал Вульф. – Но, может быть, нам все-таки удастся его поймать, – он приказал слугам оседлать лошадей и ехать вместе с ними обыскивать местность.

Битых три часа скакали они взад и вперед, но нигде не увидели Никласа.

– Мошенник ускользнул, как ночной коршун, и, точно птица, не оставил следов, – сказал Вульф старому д'Арси. – Ну, дядя, как вы думаете, что это значит?

– Я знаю только, – тревожно ответил старик, – что все это – одно к одному; и мне не нравится, что ценность мула не остановила его: ему было важно только бежать так, чтобы никто не мог проследить за ним или узнать, куда он отправился. На нас наброшена сеть, племянники, и я думаю, что концы ее держит в руках Салах ад-Дин. Еще более был бы недоволен сэр Эндрью, если бы он видел, как пилигрим Никлас полз вокруг замка, пока все спали, а потом подобрал свое длинное одеяние и, как заяц, побежал по направлению к Лондону. Он спешил, при свете ярких звезд замечая каждое окошко замка, в особенности окна солара; запомнил он также расположение пристроек и поворот на тропинку, ведшую к заливу Стипль.

С этого дня в старый дом вошел страх – опасение перед каким-то ударом, которого никто не мог предвидеть, от которого никто не мог защититься. Сэр Эндрью поговаривал даже о переселении в Лондон, где, как он думал, они были бы в большей безопасности, но дурная погода сделала дороги непроезжими, еще менее можно было думать о путешествии по морю. Итак, было решено, что если они и двинутся в путь (а многое говорило против этого плана, и между прочим, слабость здоровья сэра Эндрью и отсутствие дома в Лондоне, в котором они могли бы поместиться), то лишь после Нового года.