Генри Хаггард - Братья

– А чего же, Вульф?

– Сердец. Вашего сердца, и моего сердца, и, полагаю, сердца Годвина, если оно у него есть… В этом смысле.

– Почему же можно думать, что у Годвина нет сердца?

– Почему? Ну, видите ли, теперь я ради себя должен умалять достоинства Годвина, а потому объявляю, – хоть вы сами знаете это лучше, чем я, – что сердце Годвина похоже на сердце старого святого в хранилище реликвий в Стоунгейте, которое могло биться когда-то и, может быть, будет снова биться на небесах, но теперь мертво для всего земного.

Розамунда улыбнулась и подумала, что это мертвое сердце не особенно давно выказало признаки жизни, вслух же она только произнесла:

– Если вам нечего больше добавить о сердце Годвина, я пойду почитаю отцу, который ждет меня.

– Нет, нет, мне еще нужно сказать многое о моем собственном. – И Вульф внезапно сделался так серьезен, что все его большое тело задрожало. Стараясь заговорить, он только бормотал что-то несвязное. Наконец его мысли вылились в поток горячих слов.

– Я люблю вас, Розамунда, люблю! Я люблю все в вас. И всегда любил, хотя и не знал этого до дня… до того боя… И я всегда буду любить вас, и прошу вас быть моей женой… Я знаю, я грубый воин, с массой грехов, совсем не святой и не ученый, не то что Годвин… Но, клянусь, я буду всю жизнь вашим верным рыцарем; если святые даруют мне милость и силу, я совершу великие подвиги в вашу честь и буду хорошо охранять вас. О, что еще можно сказать?

– Ничего, Вульф, – Розамунда подняла на него опущенные глаза. – Вы не хотели, чтобы я ответила вам, поэтому я только благодарю вас. Да, от всего сердца, хотя, право, мне грустно, что мы не можем больше быть братом и сестрой, как все эти долгие годы… Теперь уйдите.

– Нет, Розамунда, нет еще. Хотя вы ничего не можете говорить, вы могли бы знаком дать мне понять, что вы думаете. Я так мучаюсь и должен страдать до завтрашнего дня. Например, вы могли бы позволить мне поцеловать вашу руку… Ведь в договоре не говорилось о поцелуях.

– Я ничего не знаю о договоре, Вульф, – строго возразила Розамунда, хотя улыбка прокралась в уголки ее губ. – Во всяком случае, я не могу позволить вам дотронуться до моей руки.

– Тогда я поцелую ваше платье, – и, схватив уголок ее плаща, Вульф прижал его к своим губам.

– Вы сильны, Вульф, я слаба и не могу вырвать своей одежды из ваших рук, однако скажу вам, что этот поступок нисколько не поможет вам.

Плащ выпал из его пальцев.

– Простите. Я должен был помнить, что Годвин не зашел бы так далеко.

– Годвин, – сказала она, топнув ногой о пол, – дав обещание, держит его не только буквально, но и в душе.

– Думаю, что так. Видите, каково грешному человеку иметь братом и соперником святого. Нет, не сердитесь на меня, Розамунда, я не могу идти путями святых.

– Вам, Вульф, по крайней мере, незачем смеяться над теми, кто вступил на дорогу к совершенству.

– Я не насмехаюсь над ним. Я его люблю так же сильно… как вы. – И он пристально посмотрел ей в лицо.

Ее черты не изменились, потому что в сердце Розамунды крылись тайная сила и способность молчать, унаследованные ею от предков-аравитян, которые могут надевать непроницаемую маску на свое лицо.

– Я рада, что вы любите его, Вульф. Постарайтесь же никогда не забывать о своей любви и о долге.

– Так и будет; да, будет, даже если вы оттолкнете меня ради него.

– Какие черствые слова. Я не ждала их от вас, – мягко сказала она. – А теперь, дорогой Вульф, прощайте. Я устала…

– Завтра… – начал он.

– Да, – продолжила она своим волнующим низким голосом. – Завтра я обязана говорить, а вы должны меня слушать.

Солнце снова совершило свой кругооборот, снова время подошло к четырем часам пополудни. Два брата стояли подле огня, пылавшего в Холле, и с сомнением смотрели друг на друга; такими же взглядами они обменивались в часы ночи, в течение которой ни один не смыкал глаз.

– Пора, – произнес наконец Вульф.

Годвин кивнул головой.

В это время по лесенке из солара сошла служанка, и д'Арси без слов поняли, зачем она приближается к ним.

– Кто? – спросил Вульф; Годвин только покачал головой.

– Сэр Эндрью велел мне передать, что он желает поговорить с вами обоими, – объявила служанка и ушла.

– Клянусь святыми, мне кажется, не избран ни тот ни другой, – с отрывистым смехом произнес Вульф.

– Может быть, – сказал Годвин, – и, может быть, это будет лучше для всех нас.

– Не нахожу, – согласился Вульф, вслед за братом поднимаясь по ступенькам.