Николай Гейнце - Современный самозванец

Слезы катились по щекам Дубянской и она, рыдая, стала рассказывать дальше.

– Я не могла заснуть… страх не давал мне спать… Прошел, должно быть, целый час… Вдруг слышу выстрел! Я вскочила. Страшное предчувствие овладело мной. Как сумасшедшая бросилась я в комнату отца и без сознания упала на его труп…

Елизавета Петровна снова замолчала.

Воспоминание о только что рассказанных сценах потрясло ее до того, что она не могла выговорить слова. Несколько успокоившись, она продолжала:

– На письменном столе отца нашли письмо, написанное дрожащею рукою. В этом письме отец объяснял причину своего страшного решения. Мы теряли все. Он надеялся, что его убийца оставит мне, по крайней мере, столько, что я никогда не буду терпеть нужды.

– Конечно, надежды вашего отца не оправдались? – мягко и участливо спросила Ястребова. – Вам так совсем ничего и не оставили?

– Я уехала из имения, захватив мои платья и драгоценности, и здесь нашла приют у Анны Александровны, подруги моей покойной матери. По приезде я тотчас подала жалобу прокурору… Началось следствие, кончившееся, как вам известно, оправданием негодяя…

– Это возмутительно!

– Теперь, рассуждая хладнокровно, я думаю, что суд иначе не мог поступить… Отец выдавал такие обязательства, которые были совершенно законны… Алферов и его сообщники знали, что делали.

– Бедная, бедная… Так молода… и так много перенесла испытаний!

Зиновия Николаевна с грустью опустила голову.

– Что же вы будете делать по выздоровлении?

– Буду искать место гувернантки… или, быть может, компаньонки…

– В состоянии ли вы будете перенести это столь зависимое положение?

– О, у меня хватит сил перенести все, лишь бы заработать себе честно кусок хлеба.

– Я, быть может, постараюсь найти вам более подходящее место.

– Как я должна благодарить вас за вашу доброту, Зиновия Николаевна! – произнесла больная, хватая ее за руку.

– Мои старания невелики, – сказала она, улыбаясь. – Место для вас у меня есть в виду.

В глазах Дубянской засветилась радость.

– Я состою домашним врачом в одном очень уважаемом семействе и вспомнила теперь, что хозяйка не раз высказывала желание пригласить компаньонку для своей взрослой дочери.

– О, как я буду рада! Благодарю вас.

– В знак благодарности поправляйтесь… Выздоровление пациентки – лучшая награда для врача.

– Теперь я начну выздоравливать не по дням, а по часам.

– Дай Бог…

Зиновия Николаевна простилась с больной, обещав зайти на другой день.

Спускаясь с лестницы, она думала:

– Да, да, дом Селезневых будет для нее самым подходящим местом. Надо поместить ее именно туда.

По возвращении домой Ястребова рассказала мужу во всех подробностях о своем свидании с Савиным, а также о плане относительно своей пациентки.

– Знаешь, Леля, ведь он еще до сих пор не забыл Гранпа?

– Ну?

Зиновия Николаевна передала ему вопрос Николая Герасимовича и свой резкий ответ.

– Да, – задумчиво произнес Алексей Александрович, – не даром, видно, пословица молвится, что старая любовь не ржавеет…

По поводу же рекомендации Дубянской Селезневым, Ястребов, далеко не покровительствовавший филантропическим занятиям своей жены, только махнул рукой и заметил:

– Как знаешь, матушка!

Столоначальник одного из бесчисленных петербургских департаментов Семен Иванович Костин жил на 4-й улице Песков, местности, в описываемое нами время тихой и малолюдной, напоминающей уездный городок. Он занимал очень хорошенькую квартирку на втором этаже.

Жена его, Евдокия Петровна, была младшей сестрой Ирины Петровны Хлебниковой, но сходства между ними было очень мало, она не была так кротка, как Ирина Петровна, наоборот, вся ее фигура дышала гордостью и сознанием собственного достоинства. Она была полной владелицей своего дома и своего супруга.

Муж, жена и две девочки, восьми и семи лет, сидели в столовой за послеобеденным чаем.

Ольга Ивановна стояла между тем у окна и смотрела на пустынную улицу.

В руках ее было письмо, которое, по-видимому, и нагнало на нее грустное настроение.

– Бедная девочка скучает по дому, – заметила Евдокия Петровна. – Оно и понятно, дома она целый день была бы на воздухе, в лесу, а здесь – точно птичка в клетке.

– Ты ведь сама хотела, чтобы она приехала, – позволил себе заметить Семен Игнатьевич, – и, наверное, не желаешь отпустить ее.

– Конечно, я не желаю, чтобы она уезжала, но смотреть, как бедная девочка томится и грустит – больно!.. Она скучает, потому что не видит ничего, кроме домов нашей улицы, и никуда не может выйти… – добавила она тоном упрека по чьему-то адресу.