Эдвард Бульвер-Литтон - Мой роман, или Разнообразие английской жизни

Взгляд Риккабокка, столь восприимчивый ко всему прекрасному, утопал в восторге при зрелище этого сада. Приятный, навевающий отраду на душу вид его имел какие-то особенные чары, которые отвлекали его от тревожных опасений и грустных воспоминаний.

В пределах домашних владений он видел два существа, но не мог рассмотреть их лиц. Одно из них была женщина, которая на взгляд Риккабокка имела степенную и простую наружность: она показывалась редко. Другое – мужчина: он часто прохаживался по галлерее, часто останавливался перед игривым фонтаном или перед птицами, которые при его приближении начинали петь громче. После прогулки он, обыкновенно, уходил в комнату, стекольчатая дверь которой находилась в отдаленном конце галлереи; и, если дверь оставалась открытою, Риккабокка видел внутри комнаты неясный очерк человека, сидевшего за столом, покрытом книгами.

Каждый день, перед закатом солнца, незнакомый соседе выходил в сад и занимался им, ухаживая за цветами с необыкновенным усердием, как будто занятие это приносило ему величайшее удовольствие; в то же время выходила и женщина, останавливалась подле садовника и вступала с ним в продолжительный разговор. Все это в сильной степени возбуждало любопытство Риккабокка. они приказал Джемиме осведолиться, через старуху служанку, кто жил в этом коттэдже, и узнал, что владетель его был мистер Оран, тихий джентльмен, который с удовольствием проводит за книгами большую часть своего времени.

Между тем как Риккабокка подобным образом развлекал себя, Рандалю ничго не мешало – ни его должностные занятия, ни умыслы на сердце и богатство Виоланты – развивать план, в котором предполагалось соединить Франка брачными узами с Беатриче ди-Негра. И действительно, что касается Франка, достаточно было одного слабого луча надежды, чтоб раздуть пламя в его пылкой и легковерной душе. Весьма искусно перетолкованный Рандалем в другую сторону разговор мистера Гэзельдена устранял все опасения родительского гнева из души молодого человека, который постоянно расположен был предаваться минутным увлечениям. Беатриче, хотя в чувствах её в отношении к Франку не было и искры любви, более и более покорялась влиянию убеждений и доводов Рандаля, особливо, когда брат её становился суровее и прибегал даже к угрозам вместе с течением времени, в продолжение которого Беатриче не могла указать на убежище тех, кого он так ревностно искал. К тому же и долги её с каждым днем делали положение её затруднительнее. Глубокое знание Рандалем человеческих слабостей давало ему возможность догадываться, что колеблющееся состояние чести и гордости, принудившие Беатриче признаться в том, что она не хотела бы поставить мужа своего в затруднительное положение, начинало покоряться требованиям необходимости. Почти без всяких возражений она слушала Рандаля, когда он убеждал ее не ждать неверного открытия, упрочивавшего надежду на её приданое, но посредством брака с Франком воспользоваться немедленно свободой и безопасностью. Хотя Рандаль с самого начала и доказывал молодому Гэзельдену, что приданое Беатриче послужит ему прекрасным оправданием в глазах сквайра, но между тем ему не хотелось поддерживать этого доказательства, которое скорее утушало, но не раздувало пламени в благородной душе бедного воина. И, кроме того, Рандаль мог по чистой совести сказать, что, спросив сквайра, желает ли он, чтоб жена Франка принесла с собой богатство, сквайр отвечал ему: «Я и не думаю об этом.» Таким образом, ободряемый советами своего друга, голосом своего сердца и пленительным обращением женщины, которая умела бы очаровать более хладнокровного, умела бы свести с ума более умного человека, Франк быстро опутывался сетями, расставленными на его погибель, и, все еще побуждаемый благородными чувствами, не хотел решиться на приложение Беатриче руки своей, не смел решиться вступить в этот брак без согласия или даже без ведома своих родителей. – Но, несмотря на то, Рандаль был очень доволен, предоставляя натуру, прекрасную во всех отношениях, но в то же время пылкую и необузданную, влиянию первой сильной страсти, какую она когда либо знавала. Весьма нетрудно было отсоветовать Франку не только написать домой об этом намерении, но даже намекнуть о нем. «Потому не должно делать этого – говорил хитрый и искусный предатель – что хотя мы и можем быть уверены в согласии мистрисс Гэзельден, – можем, когда сделан будет первый приступ, рассчитывать на её власть над мужем, – но можем ли мы надеяться на согласие сквайра? ведь ты знаешь, какой у него вспыльчивый характер! Чего доброго, он вдруг приедет в Лондон, встретится с маркизой, наговорит ей тьму обидных выражений, которые невольным образом пробудят в ней чувство оскорбленного самолюбия, и тем немедленно принудит ее отказаться от твоего предложения. Хотя сквайр впоследствии станет раскаяваться – в этом смело можно ручаться – но ужь будет поздно.»