Эдвард Бульвер-Литтон - Мой роман, или Разнообразие английской жизни

– Я полагал, сказал Рандаль: – что последней посылки твоего отца, которую я имел удовольствие доставить тебе, весьма достаточно было, чтобы очистить самые тяжелые долги. Я не имею права и не смею делать тебе выговоры, но все же должен сказать еще раз, что не годится быть до такой степени расточительным.

Франк (с серьёзным видом) . Я сделал с своей стороны все, чтоб только переменить образ жизни: я продал лошадей и в течение последних шести месяцев не дотрогивался ни до карт, ни до костей; я не хотел даже участвовать в последней дербийской лошадиной скачке.

Последние слова были сказаны с видом человека, который сомневался в возможности приобресть доверие своей необыкновенной воздержности и благонамеренности.

Рандаль. Может ли быть? Но, при такой победе над самим собой, каким же образом случилось, что ты не можешь жить, не выходя из пределов весьма хорошего годового содержания?

Франк (с унынием). Когда человек, неумеющий плавать, скроется в воде, ему трудно всплыть на поверхность. Дело в том, что я приписываю теперешнее мое затруднительное положение первой утайке от отца моих долгов, тогда как я легко бы мог признаться в них, особливо когда отец мой приехал в Лондон так кстати.

Рандаль. В таком случае, мне очень жаль, что я дал тебе этот совет.

Франк. Нет, Рандаль: ты посоветовал мне с добрым намерением. Я не упрекаю тебя. Всему виной один я.

Рандаль. Врочем, я советовал тебе уплатить половину долгов из экономии от годового содержания. Сделай ты это, и все было бы прекрасно.

Франк. Твоя правда; но бедный Борровел попал в страшный просак в Гудвуде; я не мог не уступить его просьбам: согласился, что долг, основанный на благородном слове, должен быть заплачен. Поэтому, когда я подписал для него другой вексель, он решительно не мог выплатить его, – бедненький! Право, он бы непременно застрелился, еслиб я не возобновил этого векселя; а теперь проценты наросли до такой огромной суммы, что ему некогда не выплатить их. К тому же один вексель рождает другой, и каждый из них требует возобновления аккуратно через три месяца. Занял полторы тысячи фунтов стерлингов, – и теперь ежегодно причитается такая же сумма процентов., О, если бы мне где нибудь достать такие деньги!

Рандаль. Только полторы тысячи фунгов?

Франк. Только; да еще за семь огромных ящиков сигар, которых ты ни за что на свете не стал бы курить, – за три пипы вина, которого никто не хочет пить и за огромного медведя, привезенного из Гренландии, собственно для одного только жиру.

Рандаль. По крайней мере этим медведем ты можешь рассчитаться с своим парикмахером.

Франк. Я так и сделал, – и слава Богу, что он взял с моих рук это чудовище: чуть-чуть не изломал у меня двоих солдат и грума. Знаешь ли что, Рандаль, прибавил Франк, после минутного молчания: – я имею сильное желание откровенно представит отцу мое весьма неприятное положение.

Рандаль (торжественно). Гм! вот как!

Франк. Что же? неужли ты насчитаешь этого за самое лучшее средство? Мне никогда не сберечь требуемой суммы денег, никогда не выплатить мне всех долгов; они увеличиваются как снежный шар.

Рандаль. Судя по разговору сквайра, мне кажется, что с первого взгляда его на твои дела ты навсегда лишишься его благоволения. А для матери твоей это будет сильным ударом, особливо после того, как она полагала, что суммы, которую я недавно привез тебе, весьма достаточно для удовлетворения всех твоих кредиторов. Не уверь ты ее в этом, и тогда было бы совсем, другое дело; но – посуди сам – равнодушно ли перенесет подобное обстоятельство женщина, которая ненавидит ложь, и которая при мне говорила сквайру: «Франк пишет, что это совершенно очистит его от долгов; при всех своих недостатках, Франк никогда еще не говорил лжи.»

– О дорогая маменька! Мне кажется, как будто я слышу тебя! вскричал Франк, с глубоким чувством. – Впрочем, Рандаль, я не сказал ей лжи: я не говорил, что эта сумма покроет все мои долги.

– Ты уполномочил меня и просил сказать ей это, отвечал Рандаль, с суровой холодностью: – и пожалуста не вини меня, если я поверил тебе.

– Нет, нет! Я говорил только, что сумма эта в настоящее время облегчит меня.

– Очень жаль, что я не умел понять тебя: подобные ошибки могут повредить моей чести. Прости меня, Франк, и на будущее время не проси моей помощи. Ты видишь, что, при всем моем желании сделать для тебя лучшее, я ставлю самого себя в весьма неприятное положение.

– Если ты покинешь меня, мне останется одно средство: идти и броситься в Темзу, сказал Франк, с глубоким отчаянием: – рано или поздно, но отец мой узнает мои нужды. Уже евреи грозят мне идти к нему. Чем дальше откладывать, тем ужаснее будет объяснение;