Эдвард Бульвер-Литтон - Мой роман, или Разнообразие английской жизни

– Почему это, скажите пожалуста? спросил Эджертон.

– Потому, как вам известно, что мистер Гэзельден мой родственник, что моя бабушка была из фамилии Гэзельден.

– Вот что! сказал Эджертон который очень мало знал и еще менее того заботился о родословной Гэзельденов: – признаюсь, я или со всем не знал этого обстоятельства, или забыл о нем. Что же, ваш батюшка полагает, что сквайр не забудет и вас в своем завещании?

– Мой отец, сэр, еще не так корыстолюбив: подобная идея никогда не приходила ему в голову. Сквайр сам говорил мне: если что нибудь случится с Франком, вы после него прямой наследник всего моего именья, а потому мы должны познакомиться друг с другом. Впрочем….

– Довольно, довольно! прервал Эджертон. – Я менее всего имею права препятствовать вашему счастью. Кого же вы встретили в Гэзельдене?

– Там никого не было, сэр, – не было даже и Франка.

– Гм! В каких отношениях сквайр с своим пастором? не ссорятся ли они из за десятин?

– Нет, я не заметил. Я забыл мистера Дэля, хотя и видел его очень часто. Он хвалит и уважает вас, сэр.

– Меня? да за что же? Что же он говорит об мне?

– Что ваше сердце так же непогрешительно, как и ваша голова, что он где-то видел вас, по делу, с кем-то из своих прежних прихожан, и что вы оставили в душе его сильное впечатление глубиною своих чувств, которых он не предполагал в светском человеке.

– Только-то! Вероятно, дело, на которое ссылается пастор, происходило в то время, когда я был представителем Лэнсмера?

– Я полагаю, что так.

Разговор на этом прекратился; но на следующий раз Рандаль, желая посетить сквайра, формально просил на это согласия Эджертона, который, после минутного молчания, в свою очередь, формально отвечал: «я не встречаю препятствия.»

Возвратясь из Гэзельдена, Рандаль между прочим упомянул о свидании с Риккабокка. Эджертон, изумленный этим известием, довольно спокойно сказал:

– Без всякого сомнения, это один из иностранцев. Берегитесь, пожалуста, навесть на его следы маркизу ди-Негра.

– В этом отношении, сэр, вы вполне можете положиться на меня, сказал Рандаль: – впрочем, мне кажемся, что этот бедный доктор едва ли то самое лицо, которого она старается отыскать.

– Это не наше дело, отвечал Эджертон: – для английского джентльмена чужая тайна должна быть священна.

Заметив в этом ответе в некотором роде двусмысленность и припомнив беспокойство, с которым Эджертон слушал о первом посещении Гэзельдена, Рандаль полагал, что он действительно весьма недалеко находился от тайны, которую Эджертон старался скрыть от него и вообще от всех, то есть скрыть инкогнито итальянца, которого лорд л'Эстрендж принял под свое особенное покровительство.

«Игра моя становится весьма трудною, с глубоким вздохом сказал Рандаль. – С одной стороны, сквайр никогда не простит мне, если узнает, что я вовлек Франка в женитьбу на этой итальянке. С другой – если она не выйдет за него замуж без приданого – а это зависит от женитьбы её брата на его соотечественнице, которая, по всем вероятиям, должна быть Виоланта – тогда Виоланта будет богатой наследницей и должна быть моей! О нет, нет! Впрочем, щекотливая совесть в женщине, поставленной в такое положение и с таким характером, как Беатриче ди-Негра, легко можно уничтожить. Мало того: потеря этого союза для её брата, потеря её собственного приданого и, наконец, тяжелое бремя бедности и долгов, без всякого сомнения, принудят ее избрать к своему избавлению единственное средство, предоставленное ей на выбор. Тогда я смело могу приступить к исполнению моего прежнего плана, отправлюсь в Гэзельден и посмотрю, нельзя ли будет старый план заменить новым; и потом…. потом, соединив тот и другой вместе, я уверен, что дом Лесли избавится еще от совершенного падения, и тогда….»

На этом месте Рандаль отвлечен был от созерцания своей будущности дружеским ударом по плечу и восклицанием:

– Ах, Рандаль! твое отсутствие в настоящее время бывает гораздо продолжительнее того, которое требовалось на игру в крикнет; в Итоне ты всегда удалялся от игры и вместо того повторял греческие стихи.

– Любезный Франк, сказал Рандаль: – ты легок на помине: я только что думал о тебе.

– В самом деле? И я уверен, что ты думал довольно снисходительно, сказал Франк Гэзельден, и на честном, прекрасном лице его отразилось чувство искренней, несомненной преданной дружбы. Одному мне известно, Рандаль, прибавил он более печальным тоном и с серьёзным выражением во взорах и на устах: – одному мне известно, как я нуждаюсь, Рандаль, в твоей ко мне снисходительности и великодушии,