Иван Тургенев - Первая любовь (сборник)

Точное ощущение времени для первых читателей «Первой любви» немало значило, но и нам, сегодняшним читателям, оно поможет полнее почувствовать атмосферу повести. Для самого же Тургенева, у которого в «Первой любви» «описано действительное происшествие без малей шей прикраски, и при перечитывании действующие лица встают как живые», для Тургенева и время действия, и упоминание Пушкина наполнено было, конечно, особым смыслом.

«Два месяца спустя я поступил в университет», – читаем на последних страницах повести. Два месяца спустя, осенью 1833 года, Иван Тургенев поступил в Московский университет, а в следующем, 1834 году перевелся в Петербургский, сделался учеником Плетнева, профессора и поэта, друга Пушкина. Однажды в передней у профессора столкнулся Тургенев с надевшим уже шинель и шляпу человеком; заканчивая беседу с хозяином, человек отпустил колкую шутку, сверкнул в улыбке ослепительно белыми зубами и необыкновенно живыми глазами и вышел; тут только узнал Тургенев, что видел великого нашего поэта. Еще раз встретил он Пушкина за несколько дней до его смерти на утреннем концерте в зале Энгельгардт: поэт «стоял у двери, опираясь на косяк, и, скрестив руки на широкой груди, с недовольным видом посматривал кругом. Помню его смуглое небольшое лицо, его африканские губы, оскал белых крупных зубов, висячие бакенбарды, темные желчные глаза под высоким лбом почти без бровей – и кудрявые волосы… Он на меня бросил беглый взор; бесцеремонное внимание, с которым я уставился на него, произвело, должно быть, на него впечатление неприятное… Несколько дней спустя я видел его лежавшим в гробу…».

Воспоминания дорогие, Тургенева не оставлявшие, и конечно же при перечитывании повести, когда действую щие лица вставали перед ним как живые, Пушкин не одной лишь строчкой стиха оживал в его воображении…

Коли уж зашла речь о времени действия повести, мы, нынешние читатели, увлеченные историей первой любви, не должны забывать и об иных того времени приметах, для писателя и первых его читателей очевидных и немаловаж ных.

Писарев, разбирая «Асю», объясняет с задором: господин Н. Н. смущен тем, что затруднится отвечать на вопрос какого-нибудь великосветского хлыща: «Как ваша супруга урожденная?» То, что для нас, читателей нынешних, безразлично, что почти не привлекает нашего внимания, ставило первых читателей Тургенева, как и героев его, перед необходимостью преодолеть привычку, пренебречь условностями, проявить известную смелость духа; знакомясь с повестью, они, первые читатели, эту «неправильно начатую жизнь» Аси цепко держали в памя ти, и значила она для них куда больше, чем для нас.

Но ведь и о натуре Зинаиды размышляя, автор особо отмечает (и читателей просит не забыть) неправильное воспитание, странные знакомства, бедность. Мы, как и семейство героя повести, еще не осведомлены о Засекиных – и вот, пожалуйте, первая характеристика устами почтительно подающего блюдо дворецкого (на матушкино: «Должно быть, бедная какая-нибудь»): «На трех извозчиках приехали-с… своего экипажа не имеют-с, и мебель самая пустая». И для нас – а для первых читателей тем более – примета зримая, а с нею и атмосфера времени. Как и беглое вроде бы замечание: отец холодным взглядом прекратил этот неуместный, их уровня недостойный разговор.

«…Нанятый ею [Засекиной] флигелек был так ветх, и мал, и низок, что люди, хотя несколько зажиточные, не согласились бы по селиться в нем», – поясняет главный герой повести, рассказчик.

Здесь весьма кстати поразмыслить не только о времени, но, пусть бегло, и об удивительно точно «спланированном» месте действия – «пространстве повести». Ну хотя бы о большом барском доме с колоннами, занятом семейством героя, и двух низеньких флигельках по обе стороны.

В одном, правом, поселилась Зинаида с матерью. «…Они люди не comme il faut… и тебе нечего к ним таскаться…» – обозначает расстояние между домом и флигелем матушка героя.

Между тем другой флигелек, левый, будто отверженный, остается в стороне и от дома и от повествования, туда герою вход и подавно заказан. Но он заглядывает из любопытства: «…во флигеле налево помещалась крохотная фабрика дешевых обоев… Я не раз хаживал туда смотреть, как десяток худых и взъерошенных мальчишек в засаленных халатах и с испитыми лицами то и дело вскакивали на деревянные рычаги, нажимавшие четырехугольные обрубки пресса, и таким образом тяжестью своих тщедушных тел вытискивали пестрые узоры обоев». И только. Ну, само собой, что им, этим измученным мальчишкам, до господских страстей – между левым флигелем и остальным домом пропасть непреодолимая, но как-то невозможно уже, читая повесть, худеньких мальчиков позабыть. То есть, кажется, и не думаешь о них, но с первым коротким своим появлением растворились они в воздухе повести, сделались его частицей, и с каждым вдохом, с каждым глотком этого воздуха о себе напоминают. И еще напоминают о том, что пространство повести не замкнуто. Напоминают, к примеру, о прекрасных мальчиках, собравшихся у ночного костра в «Бежином луге», – ведь иные из них тоже на бумажной фабрике работали, – об их прекрасных думах, чувствованиях, мечтах…