Александр Дюма - Виконт де Бражелон, или Десять лет спустя. Часть пятая

– О нет, я совсем иначе на это смотрю. Я сам в вашей полной власти. Поэтому вы, как самый тонкий, умный, изысканный и изобретательный человек, вы в мельчайших подробностях распорядитесь празднеством. Только…

– Только? – переспросил Фуке как человек, знающий цену умолчания.

– Только, предоставляя вам изобретение всех подробностей, я оставляю за собой наблюдение за выполнением.

– Каким образом?

– Я хочу сказать, что на этот день вы превратите меня в мажордома, в главного управляющего, в человека, в котором будут совмещаться начальник охраны и эконом; мне будут подчинены люди, и у меня будут ключи от дверей; вы, правда, будете отдавать приказания, но вы будете их отдавать мне; они должны пройти через мои уста, чтоб достигнуть назначения, вы понимаете?

– Нет, не понимаю.

– Но вы принимаете мои условия?

– Еще бы! Конечно, друг мой!

– Это все, что мне нужно. Благодарю вас. Составляйте список гостей.

– Кого же мне приглашать?

– Всех!

Наши читатели видели, как в этой повести параллельно развертывались приключения нового и старого поколений. У одних – отблеск былой славы, горький жизненный опыт или же мир, наполняющий сердце и успокаивающий кровь под рубцами, которые прежде были жестокими ранами. У других – битвы самолюбия и любви, мучительные страдания и несказанные радости, кипящая жизнь вместо воспоминаний.

Если некоторая пестрота в эпизодах этой повести бросилась в глаза читателю, то причина ее – в богатых оттенках двойной палитры, которая дарит краски двум картинам, развертывающимся параллельно, смешивающимся и сочетающим строгий тон с тоном радостным. На фоне волнений одной виден покой другой. Порассуждав со стариками, охотно предаешься безумствам в обществе с юношами.

Поэтому, если нити нашей повести слабо связывают главу, которую мы пишем, с той, которую только что написали, нас это беспокоит не больше, чем Рейсдаля [20] …не больше чем Рейсдаля… – Имеется в виду один из голландских художников-пейзажистов Якоб ван Рейсдаль (1628 или 1629–1682) или его дядя Соломон ван Рейсдаль (1628 или 1629–1682). , когда он писал осеннее небо, только что закончив весенний пейзаж. Мы предлагаем читателю поступить так же и вернуться к Раулю де Бражелону на том месте, где мы его оставили в последний раз.

Возбужденный, испуганный, страдающий, или, вернее, без ума, без воли, без заранее обдуманного решения, он убежал после сцены, конец которой он застал у Лавальер. Король, Монтале, Луиза, эта комната, это непонятное стремление избавиться от него, печаль Луизы, испуг Монтале, гнев короля – все предрекало ему несчастье. Но какое?

Он приехал из Лондона, потому что ему сообщили об опасности, и сразу же увидел призрак этой опасности. Достаточно ли этого было для влюбленного? Да, конечно, но недостаточно для благородного сердца.

Однако Рауль не стал искать объяснений там, где сразу ищут их ревнивые или менее робкие влюбленные. Он не пошел к своей возлюбленной и не спросил ее: «Луиза, вы меня больше не любите? Луиза, вы любите кого-нибудь другого?» Будучи человеком мужественным, способным к самой преданной дружбе, как он был способен к самой беззаветной любви, человеком, свято соблюдающим свое слово и верящим в чужое, Рауль сказал себе: «Де Гиш предупредил меня письмом; де Гиш что-то знает; пойду спрошу у де Гиша, что он знает, и расскажу ему, что я видел».

Путь был недлинный. Де Гиш, два дня тому назад вернувшийся из Фонтенбло в Париж, поправлялся от своей раны и уже начал ходить по комнате.

Он вскрикнул от радости, увидев Рауля, вошедшего с порывистой нежностью. Рауль же вскрикнул от боли, увидев, каким стал де Гиш бледным, худым, грустным. Двух слов и жеста, которым раненый отвел руку Рауля, было достаточно, чтоб открыть виконту истину.

– Вот как, – сказал Рауль, садясь рядом со своим другом, – здесь любят и умирают.

– Нет, нет, не умирают, – отвечал улыбаясь де Гиш, – раз я на ногах, раз я обнимаю вас!

– Как же мне не верить своим глазам?

– Вы убеждены, что я несчастлив, Рауль?

– Увы!

– Нет! Я счастливейший из людей! Страдает только тело, но не сердце, не душа. Если б вы знали! О, я счастливейший из людей!

– О, тем лучше, тем лучше, лишь бы это продолжалось подольше!

– Все решено; у меня хватит любви до самой смерти, Рауль.

– У вас – я в этом не сомневаюсь, но у нее…

– Послушайте, мой друг, я люблю ее… потому что… но вы не слушаете меня.