Иван Горбунов: Постоялый двор

Странница.

Отчего же это он, голубушка?

Кухарка.

Господь его ведает.

Странница.

И детки были?

Кухарка.

Как же, матушка, три дочки; все на моих глазах повыросли; и сынок был, Митрий Павлыч… женить уж хотели, да не продлил Бог его веку: пропал без вести.

Странница.

Без вести?!

Кухарка.

Да, матушка. Поехал на ярманку, да там и остался. Большие деньги старик-то давал, кто отыщет – не нашли, ровно в воду канул.

Странница.

Убили, должно.

Кухарка.

Убили, матушка, убили. Шесть недель он опосля, голубчик, к нам ходил. Как, бывало, ночь, так он весь дом и обойдет. Что страху-то было! А то это, вздумается ему когда, возьмет да свечи по всему дому зажжет.

Странница.

Это, сестрица, душенька его приходила.

Кухарка.

Да уж известно.

Странница.

По родителям тосковала. А жив у тебя хозяин-то?

Кухарка.

Господь его ведает. Как тогда их угнали на Капказ, так и слухов об ем нет… должно, к австриякам попал.

Странница.

Жалко, поди?

Кухарка.

По первоначалу-то жалко было, а теперя ничего. За веру правую пущай кровь свою проливает.

Странница.

Так, так, матушка.

РОМАН ИГНАТЬЕВИЧ, несколько извозчиков и странник.

Никита.

Народу много идет к празднику-то.

Роман.

Много! А ты, старец, тоже к угоднику.

Странник.

К угоднику.

Роман.

Издалеча?

Странник.

Дальный. В первой от роду в ваших местах. В Киеве был, у Соловецких Чудотворцев два раза сподобился, по окиян-реке плавал.

Пашка.

А людоедов ты видал ли? Говорят, в той стороне людоеды живут.

Странница.

Как их не видать! – Я видела.

Пашка.

Что же, они, тетушка, одноглазые?

Странник.

Одноглазые.

Пашка.

За что же они людей-то жрут? Али ты, может, врешь?

Странница.

Что ж нам врать, мирской человек, врать нам нечего. И в книжках есть этому описание: коли ты грамотный – в книжках прочитай. Потому как они одноглазые и по ихнему закону все можно.

Никита.

Привел бы Бог пораньше уехать: балуют у нас по дороге-то.

Роман.

Шалят. Дорога у нас бойкая, баловства много. А ежели в сумерки, мимо Жукова оврага и не езди – обчистят, потому место оченно глухое. Намедни туда все село ворошили смотреть: одного за убивство наказывали – в семи душах повинился… Начальству стал в ноги кланяться – не помиловали, наказанье великое было.

Никита.

За что миловать!

Роман.

Потому кровь христианскую проливал, а ведь она, известно, кровь-то христианская, вопиет.

Никита.

Вопиет! Ежели душу загубил, – конечно!..

Бубен.

Нет, меня Бог миловал; годов пятнадцать езжу, на лихого человека не натыкался. В запрошлом году только в кабаке у меня, у пьяного, полушубок украли, а то ничего.

Роман.

Это по нашей дороге часто.

Пашка.

И как можно, братцы, убить человека? За что? Кажись, как бы на меня кто наскочил – в клочки бы я изорвал.

Никита.

В избе-то говорить не страшно, а в лесу попадется – в ногах наваляешься.

Пашка

Я-то?

Никита.

Ты-то!..

Пашка.

Зачем баловать! Я человек смирный, животину не бью, а за свою душу до смерти ушибу.

Роман.

Полно, Павлуха, батвить-то! Лихой человек на то пошел… разбойник ведь он – в лесу со зверем живет, зверя не боится; может кажинную ночь руки кровянит, – что ты можешь такому человеку?

Бубен.

Ничего не поделаешь!

Никита.

Без году неделю в извозчиках-то ездит да разговаривает! Я всю Расею произошел, большую-то дорогу знаю. Зря говорить нечего! Зверя лютого, кажись, так не испужаешься, как разбойника! Замрет твоя душа, охолодаешь весь… не дай Бог никому!

Бубен.

А тебе трафилось? ( Кухарка ставит на стол ужин ).

Кухарка.

Ну, господа честные, пожалуйте. Садись, матушка… Садись, старичок почтенный… Приятного вам апекиту.

( Все садятся за стол ).

Никита.

Я вот буду сказывать, а ты слушай: каковы эти люди есть.

Кухарка( садясь рядом с Никитой ).

Сказывай, батюшка, сказывай. Люблю я старинных-то людей слушать.

Никита.

В Озерках, у нас, у покойника у дедушки, станция была. Мне тогда годов двадцать было. Ночью, как теперь помню, под самое под Воздвиженье, пришел к нам на двор тарантас с купцом на сдаточных. Моя череда была. Смерть ехать не хотца. Я купцу-то и говорю: переночуйте, говорю, ваша милость: оченно темно, овраги у нас тут, в тарантасе ехать неспособно. Нет, говорит, я и так на ярманке замешкался… Трогай! Господи, благослови! Съехали мы со двора-то – зги Божьей не видать! – ваше степенство, говорю: воля милости вашей, а ехать нам страшно, обождем до свету. Ступай, ступай, говорит. Верст пять проехали – ничего. Как въехали в Легковский лес, и купец мой испужался. – Не заплутайся, говорит: – темно. Бог милостив, говорю: коли поехали, надо ехать. Едем мы лесом-то, смотрю, ровно бы огонек показался, так махонькой…