Мэри Шелли: Наследник Мондольфо

Долгое время Фернандо воздерживался от всяких намеков на любовную связь Лудовико; но однажды вечером, на пиру, веселость, неизменно заставлявшая князя потешаться над чувствами сына, оказалась сильнее осмотрительности; страдания, которые причиняла юноше эта веселость, могли согнать улыбку, нередко озарявшую ныне его лицо и вызванную переменами в его душе.

– А теперь, – воскликнул Фернандо, наполнив кубок, – теперь, Лудовико, выпьем за здравие твоей фиалковой девы! – и завершил речь непристойным намеком, от которого лицо юноши побагровело. Ничего не ответив, он поднялся, чтобы уйти. – Куда же вы, сударь? – крикнул его отец. – Осушите свой кубок в ответ на мою здравицу, ибо, клянусь Бахусом, никто за моим столом не смеет пренебречь ею столь неучтиво!

Лудовико, еще не успевший удалиться, наполнил свой кубок и поднял его, словно готовясь достойно ответить на отцовскую речь, но воспоминание о его словах и непорочности Виолы наполнило сердце юноши столь тягостной болью, что оно едва не разорвалось. Он поставил кубок обратно, оттеснил людей, пытавшихся удержать его, и покинул замок. Вскоре до его слуха уже не доносился смех пирующих, гремевший и отдававшийся эхом в величественных чертогах. Слова Фернандо пробудили в Лудовико неведомое чувство. «Виола! Может ли она любить меня? Люблю ли я ее?» – мысленно спрашивал он себя. Ответ на последний вопрос явился сразу. Страсть, внезапно пробудившись, заставила трепетать в нем каждую жилку. Его щеки пылали, а сердце заходилось в неведомом прежде ликовании, когда он спешил к домику, безразличный ко всему, кроме целой вселенной чувств, возникшей внутри него. Он подошел к порогу. Перед ним встали голые и мрачные стены, над его головой колыхались и шумели ветви деревьев. До сих пор он чувствовал одно лишь нетерпение, теперь же в его сердце проник болезненный страх – страх встретить холодность в ответ на свои страстные чувства; немного отступив от двери, он сел на земляной холмик, закрыл лицо руками, и слезы хлынули у него из глаз, струясь меж пальцев. Виола отворила дверь домика; днем Лудовико не пришел, и она чувствовала себя несчастной. Она подняла взгляд на небо – солнце село, и на западе пламенел Геспер [5]; темные падубы отбрасывали густую тень, среди которой мерцали бесчисленные огоньки светляков – то низко, у самой земли, на укрытых темнотой цветах, то высоко в ветвях, – и их сияние отражала блестящая листва падубов и лавров. Блуждающий взор Виолы безотчетно выхватил из мрака один огонек и следил за тем, как тот, кружась, проницает временами завесу тьмы и разливает вокруг себя бледное мерцание. Наконец светляк нашел пристанище среди тесно сплетенных лавровых и миртовых ветвей, образовывавших подобие природной беседки; там он и остался, поблескивая сквозь заросли, и казалось, будто ярчайшая звезда небес, сбившись с пути и трепеща от собственной смелости, спустилась, чтобы перевести дух. Лудовико сидел под лавром; Виола увидела его; ее дыхание участилось; ничего не говоря, она легким шагом подошла к нему и воззрилась на него в таком восторженном смятении мыслей, что сама ощущала… нет, почти слышала, как стучит от волнения ее сердце. Наконец заговорив, она произнесла его имя; он поднял голову и увидел ее кроткое лицо, сияющие глаза и склонившуюся к нему изящную фигуру, достойную сильфиды. Он позабыл свои страхи, и его надежды скоро подтвердились. Впервые прильнул он к трепетным устам Виолы, а потом отпрянул, с восторгом и удивлением думая о случившемся.

Лудовико всегда действовал энергично и стремительно. Он вернулся лишь затем, чтобы обсудить с Виолой, когда и где они могут сочетаться браком. Их выбор пал на уединенную безвестную часовню в Апеннинах; священника легко нашли в соседнем монастыре и так же легко купили его молчание. Лудовико привез новобрачную обратно в лесной домик; он не принудил бы ее променять свое жилище на целый мир. На благоустройство домика ушло все его богатство, которого, однако, хватило, только чтобы создать условия более или менее сносные. Но влюбленные были счастливы. Маленький кружок земного пространства, заключавший в себе Виолу, был целой вселенной для ее супруга. Его сердце и воображение раскрылись для всего прекрасного и приняли в себя все лучшее, что есть в этом мире. Она пела для него; он слушал, и звуки сплетали вокруг него волшебную обитель восторга. Земля, по которой он ступал, стала для него раем, и ветер опьянял его душу. Жители Мондольфо не могли признать надменного, обидчивого Лудовико в милостивом и кротком супруге Виолы. Отцовские насмешки остались втуне, ибо он отныне был глух к ним. Он уже не ходил по земле, но, словно ангел, на крыльях любви воспарял над нею и потому не ощущал ее неровностей и не соприкасался с ее грубыми преградами. А Виола с глубочайшей благодарностью и страстной нежностью воздавала ему любовью за любовь. Она думала лишь о нем, жила ради него и с неустанной заботой поддерживала в его душе первые грезы страсти.