Лев Жданов - Царь Иоанн Грозный

Мутит его, тоскует, ноет грудь! Тело, только в эту минуту отдыха получившее право напомнить о трудах и лишениях, перенесенных им за время осады, – теперь все как разбитое, мучительно болит и дает о себе знать каждым нервом, каждым суставом… И ко всем этим физически неприятным ощущениям присоединилось внутреннее недовольство собой, окружающими, целым миром! Вспоминается только то дурное, постыдное или обидное для души и гордости Ивана, что он пережил со дня выезда из Москвы, куда возвращается теперь. Воспоминания теснятся в уме, давят, жгут грудь какой-то смутной, тяжелой тоской, еще более неприятной, чем телесное состояние, вызванное беспрерывным, досадливым колыханием суденышка.

В пылу борьбы, под громом пушек, за все время осады – почти и не думалось ни о чем. Одна мысль была в голове: Казань бы взять! Словно сон, промчались все эти шесть недель забот, трудов, опасностей. Кровь лилась, своя и чужая… Люди стенали…

Он видел ужасные раны, когда, посещая становья ратников, наблюдал, как свои же товарищи или попы и лекаря и старики-ведуны из обозов перевязывали и лечили ратников, принесенных из боя с тяжелыми увечьями… Царь видел ряд ужасных взрывов, сразу губивших сотни жизней… Видел горы тел, убитых и павших от голода, от жажды людей, когда трупы, устилающие улицы Казани, были вынесены за стену городскую и здесь зарывались в огромных общих могилах…

Видел все это Иван, но тогда у него и сомненья, и мысли в голове не являлось: хорошо ли, дурно ль это?

Нет! Так надо! – и конец. Без этого Казани не взять. А не взять ее нельзя! И ум, и совесть, и вера, и честолюбие, и самолюбие – все, все в душе Ивана твердило ему: «Казань надо взять!»

Но вот свершилось, цель достигнута, Казань в его власти, царь казанский – его раб и пленник…

Расширилось сразу далеко царство Московское, Русское. Много и выгод, и славы сулит присоединение новой, богатой земли к исконным землям рода Мономахова… Отчего же скрытное недовольство грызет душу Ивана, «победителя», как все величают его?

Отчего одну только единую минутку, одно короткое мгновение был он счастлив, а именно тогда, когда очнулся от беспамятства и услыхал от Адашева:

– Победа, государь, великий князь московский, царь казанский и всея Руси!

Отчего?

И вот Адашев… Этот самый Адашев, который, вместе с попом Сильвестром, сдается, возродили его к новой жизни, счастье ему принесли, сделали не рабом страстей и похотей, а настоящим царем… почему не любит он этих людей так, как бы они стоили, – а словно боится их? И ненавидит втайне? Всегда с ним Адашев, как ангел-хранитель, оберегая не только от внешних бед, но и от того демона, который в самом Иване сидит.

Сознает это юный царь. Знает, что уважать, любить всей душой следует такого чистого душой и телом, сильного умом помощника… Но, против воли, вечное присутствие Адашева, его постоянное превосходство над самим Иваном – так же влияет на душу Ивана, как это постоянное колыхание судна на тело его.

Какое-то сонливое состояние овладевает душой. Не хочется ни думать, ни двигаться самому. Пусть другие сделают… Ведь лучше еще будет. А в то же время какое-то раздражение, возмущение, тоска загорается в глубине души, и растет, и жжет, и давит все сильнее… И чем больше сознает Иван, что он не прав, возмущаясь против своего любимца и неявного опекуна, – тем острее растет неприязненное, злое чувство к последнему. Не к чему придраться, совесть не позволяет возмутиться против той воли, которая управляет им, царем московским.

Каждый раз, когда необдуманно пытается он это сделать – еще стыднее становится Ивану потом, еще больнее от посрамления, которое мягко, незаметно, но тем чувствительней наносят ему Адашев и лучшие советники, примкнувшие к спальнику царскому…

И после таких мгновений еще неукротимей подымается какой-то голос в душе юноши, твердящий ему:

– Раб… Раб холопский, а не князь ты московский и всея Руси… Раб! За службу верную, за помощь ихнию – волю отняли они все у меня!

И нередко, в припадке болезненной, бессильной ярости, закусив край подушки, трепещет бледный Иван, изнемогая от наплыва собственных чувств.

Сейчас вот, лежа в богатом намете, такую же точно минуту переживает царь-победитель.

Взята Казань! Славное дело свершено. Недаром, не напрасно столько крови пролито… А сам Иван что сделал для этого? Куклой был! Шел, куда вели… Делал, что Дума его царская указывала… Так ли дед, так ли отец его царства добывал? О, нет! Он знает: не так оно было! Недаром из полновластных, равных князю московскому дружинников и удельных князей, – все Рюриковичи и Гедиминовичи, – эти гордые, могучие люди становились слугами и боярами государя московского. Кто сильнее всех, тот и прав, тот и царь, милостию Божьею! А Иван? Он только милостью отца своего, по ласке боярской – царь и государь. Так уж земля сложилась, что нужен кто-нибудь на троне московском, как ставят веху на юру, чтобы знали в бурю люди, куда путь держат.