Мария Башкирцева - Мария Башкирцева. Дневник

Не помню, что тут было сказано, но уже через пять минут мы были в мире, объяснились и заговорили о браке. Он – по крайней мере, я большую часть времени молчала.

– Вы уезжаете в четверг?

– Да, и вы меня забудете.

– О, да нет же! Я приеду в Ниццу.

– Когда?

– Как только будет можно. Теперь я не могу.

– Почему? Скажите, скажите, сейчас же!

– Мой отец не позволил бы мне.

– Но вам остается только сказать ему правду.

– Конечно, я ему скажу, что еду туда для вас, что я люблю вас, что я хочу жениться, но только не теперь. Вы не знаете моего отца, он только что простил меня, но я еще не смею ни о чем просить его.

– Переговорите с ним завтра.

– Я не смею. Я еще не заслужил его доверия. Подумайте, целых три года он не говорил со мной… Через месяц я буду в Ницце.

– Через месяц меня уже там не будет.

– Куда же вы поедете?

– В Россию. И вот, я уеду, и вы меня забудете.

– Ну, через пятнадцать дней я буду в Ницце, и тогда… И тогда мы поедем вместе. Я вас люблю, я вас люблю! – повторял он, падая на колени.

– Вы счастливы? – спросила я, сжимая его голову своими руками.

– О, да! Потому что я верю в вас, верю вашему слову.

– Приезжайте в Ниццу теперь же, – сказала я.

– О! Если бы я мог!

– Люди могут все, чего хотят.

27 апреля

Господи! Ты был так добр ко мне до сих пор, помоги мне теперь, сжалься надо мной!

И Бог помог мне.

На вокзале я расхаживала вдоль и поперек – с Пьетро.

– Я вас люблю! – воскликнул он. – И я вечно буду любить вас, может быть, на горе себе.

– И вы видите, что я уезжаю, и вам это все равно.

– О, не говорите этого! Вы не можете говорить этого, вы не знаете что́ я выстрадал! И я ведь знал все время, где вы и что вы делаете… С той минуты, как я вас увидел, я совершенно изменился, посмотрите хорошенько. Но вы вечно третируете меня, как я не знаю кого! Ну, если я и делал глупости в своей жизни – кто же их не делал? – этого еще недостаточно, чтобы считать меня каким-то негодяем, каким-то взбалмошным повесой. Для вас я все сделал; для вас я примирился с семьей.

– Ну, это не для меня! Я совершенно не понимаю, при чем я в этом примирении.

– Ах! Да потому, что я серьезно думал о вас.

– Как?

– Вы вечно хотите, чтобы вам выкладывали все в подробностях, математически, а есть известные вещи, которые должны подразумеваться и от этого нисколько не менее очевидны! И вы просто смеетесь надо мной.

– Это неправда.

– Вы меня не любите?

– Да, и послушайте, вот что. Я не имею привычки повторять два раза. Я хочу, чтобы мне верили сейчас же. Я еще никогда никому не говорила того, что сказала вам. Я очень оскорблена, потому что мои слова, вместо того, чтобы быть принятыми как милость, приняты чрезвычайно легкомысленно и подвергаются каким-то толкованиям. И вы смеете сомневаться в том, что я говорю! Право, вы Бог знает до чего доведете меня.

Он сконфузился и извинился; мы больше почти не говорили.

– Вы мне напишете? – спросил он.

– Нет, этого я не могу, но я позволяю вам написать мне.

– А-а! Прекрасная любовь, нечего сказать! – воскликнул он.

– Послушайте, – сказала я серьезно, – не просите слишком многого. Это ведь еще очень большое снисхождение, если молодая девушка позволяет написать себе. Если вы этого не знали, то примите к сведению. Но сейчас мы должны садиться в вагон, не будем тратить время на пустые споры. Вы мне напишете?

– Да. И что бы вы ни говорили, я чувствую, что люблю вас, как никогда никого больше не буду любить. Вы любите меня?

Я сделала утвердительный знак головой.

– Вы всегда будете любить меня?

Тот же знак.

– Ну, до свиданья же, – сказала я.

– До каких пор?

– До будущего года.

– Нет!

– Ну, прощайте же!

И не подавая ему руки, я вскочила в вагон, где уже были все наши.

– Вы не пожали мне руку, – сказал А., подходя. Я протянула ему руку.

– Я вас люблю, – сказал он, очень бледный.

– До свидания, – говорю я тихонько.

– Думайте иногда обо мне, – сказал он, бледнея еще больше, – а я только о вас и буду думать!

– Да… До свиданья!

Поезд тронулся, и в течение нескольких мгновений я еще могла его видеть; он глядел на меня с таким умиленным видом, что мог показаться спокойным; потом он сделал несколько шагов к двери, но так как я была еще видна, он снова остановился как вкопанный, потом надвинул шляпу на самые глаза, сделал еще шаг вперед; потом мы были уже слишком далеко, чтобы видеть.

Я была бы в отчаянии, покидая Рим, к которому я так привыкла, если бы около четырех часов, при виде новолуния, мне не блеснула одна идея.