Мария Башкирцева - Мария Башкирцева. Дневник

В этой книге говорится о скульптуре; я постоянно готова заниматься ею.

О дивная сила искусства! О божественное, несравненное чувство, которое может заместить вам все! О высочайшее наслаждение, которое поднимает вас высоко над землею! С прерывающимся дыханием и с полными слез глазами я падаю ниц перед Богом, умоляя его о помощи.

Это сведет меня с ума; я хочу делать десять различных вещей зараз; я чувствую, верю, понимаете ли, верю в то, что сделаю что-нибудь выдающееся. И душа моя уносится на неведомые высоты.

Дюма совершенно прав: не вы владеете сюжетом, а сюжет – вами. Человек, который ставит на карту 100 су, может испытывать те же муки, какие испытывает тот, кто ставит сто тысяч франков. Итак, я могу следить за собою.

Нет, нет! Я чувствую такую потребность передать свои впечатления, такую силу художественного чувства, столько смутных идей толпятся в моей голове, что они не могут не проявиться когда-нибудь…

Где и как найти способ выразить все это?

29 августа

Эта книга не дает мне покоя. Уйда – не Бальзак, не Жорж Санд, не Дюма, но она написала вещь, которая волнует меня по профессиональным причинам. У нее очень верные взгляды на искусство – мнения, собранные в мастерских Италии, где она жила.

Там есть некоторые вещи… Она говорит, например, что у настоящих художников, не ремесленников, замысел всегда неизмеримо превосходит способность выполнения. Затем, великий скульптор Марике (все в том же романе), видя скульптурные опыты героини, будущей гениальной женщины, говорит: «Пусть она придет работать, она сделает то, что захочет ». Да, говаривал Тони, подолгу рассматривая мои рисунки в мастерской, работайте, вы способны выполнить то, что задумаете .

Но я, несомненно, работала в ложном направлении. Сен-Марсо сказал, что мои рисунки – рисунки скульптора; я всегда любила форму больше всего.

Я, конечно, обожаю и краски, но теперь, после этой книги, и даже раньше… живопись кажется мне жалкой в сравнении со скульптурой.

Что же я делаю? Маленькую девочку, которая накинула на плечи свою черную юбку и держит открытый зонтик. Я работаю на воздухе, и дождь идет почти каждый день. И потом… что это может значить? Что это в сравнении с мыслью, выраженною в мраморе?

– Ариадна! Жулиан и Тони нашли, что в эскизе было чувство; меня этот сюжет волнует, как теперешняя картина. Вот уже три года, что я собираюсь заняться скульптурой, чтобы выполнить этот замысел.

Тезей убежал ночью, и с наступлением утра Ариадна, увидев себя одинокой, начинает обыскивать остров по всем направлениям; и вот, при первых лучах солнца, с высоты крутого утеса, замечает на горизонте все уменьшающуюся точку – корабль… Тогда… Вот мгновение, которое трудно описать и которое нужно схватить: она не может идти дальше, она не может звать; кругом вода; корабль едва чернеет на горизонте. Тогда она падает на утес, опустив голову на правую руку, и вся ее поза должна выражать весь ужас одиночества и отчаяния этой бессовестно покинутой женщины… Я не умею объяснить этого, но в ее фигуре должно выражаться бессильное бешенство, полный упадок сил, высшая степень подавленности, и все это страшно волнует меня. Вы понимаете, она там, на краю утеса, убитая горем и, мне кажется, полная бессильной ярости; это конец всего, ослабление всего существа!.. Эта крутая скала, грубая, стихийная сила… связывающая волю… словом…

30 августа

Я рисую свою Магдалину; у меня превосходная модель, впрочем, я три года тому назад видела голову, которую хочу сделать, и у этой женщины как раз те же черты и то же напряженное, ужасное, полное отчаяния выражение.

Что привлекает меня к живописи – это жизнь, современность, подвижность вещей, которые видишь. Но как выразить?.. Помимо того, что это страшно трудно, почти невозможно, это не волнует!

Ни одна картина не волновала меня так, как «Жанна д’Арк» Бастьен-Лепажа, потому что в ней есть что-то таинственное, необычайное. Он вполне понял ее чувство, это полное, сильное выражение великого вдохновения, – одним словом, он видел во всем этом что-то великое, гуманное, вдохновенное и божественное, так, как это и было , и как никто раньше не мог этого понять. И сколько раз уже писали Жанну д’Арк! Боже мой! Столько же, сколько Маргарит и Офелий! Он собирается писать Офелию; я уверена, что это будет дивная вещь. Что же касается Маргариты, то и я, ничтожная, думаю написать ее… так как есть одно мгновение… как в «Жанне д’Арк». Это то мгновение, когда молодая девушка, не оперная Маргарита в платье из тонкого кашемира, а та, которая жила в деревне или в маленьком городке, – простая, не смейтесь, человеческая , если вы поймете, вы не будете смеяться, – когда до тех пор спокойная девушка возвращается домой, в свой сад, после встречи с Фаустом и останавливается, полуопустив глаза, устремленные вдаль, полуудивленная, полуулыбающаяся, полузадумчивая, чувствуя, как в ней пробуждается что-то новое, неведомое, прекрасное и грустное… Руки едва держат молитвенник, готовый выскользнуть… Для этого я поеду в маленький немецкий городок и буду писать картину летом в будущем году.