Амброз Бирс - Монах и дочь палача. Паутина на пустом черепе

Продолжительный сон освежил меня, и еще долгое время я бодрствовал, сидя возле своего обиталища, погруженный в молитвы и думы. Пришли сумерки, а с ними и вечер, наступила ночь. Под черным уже небом громоздились серые утесы и скалы, но в небе светили звезды и милостиво мигали мне. Здесь, в горах, они казались прекрасней и сияли ярче, чем в долине, и были так близки, что я воображал, что до них можно дотронуться – стоит только протянуть руку.

Той ночью я долго не ложился спать – под небом и звездами я погрузился в себя, в свои думы и чаянья. Дух мой парил, словно, коленопреклоненный, я замер у церковного алтаря и всем своим существом ощущал присутствие Бога. Много часов я провел в медитации и наконец почувствовал неземную благодать и умиротворение, сошедшие на меня, как снисходят они на невинное дитя, прижавшееся к материнской груди. Так и я вобрал его, приникнув к тебе, о, Природа, матерь всех нас!

Никогда и нигде до той поры не доводилось мне наблюдать утренней зари столь прекрасной. Горы, скалы, утесы порозовели и казались прозрачными. Воздух, наполненный звенящим серебряным светом, был так свеж и чист, что чудилось – каждый вдох дарует новую жизнь. Ночью выпала обильная роса, и теперь, при свете дня, ее крупные, прозрачные капли сияли, как драгоценные камни, рассеянные повсеместно: на листьях горных растений, на мертвых каменных склонах. Было тихо, и никто не мешал моей молитве.

Внезапно тишину разорвал звук голосов. Очнувшись от молитвы, я огляделся. И хотя я отчетливо слышал голоса, ясно различал слова песни, никого не видел. Казалось, не люди, а сами горы поют эту песню. Вспомнив вдруг зловещую славу этих мест, я осенил себя крестным знамением, прошептал молитву – заклятие силам зла и стал ждать развития событий.

Пение между тем продолжалось, и вскоре я смог определить, откуда доносились звуки, а затем и разглядеть три женские фигуры, поднимающиеся по крутому склону. Скоро и они заметили меня, и песня прервалась. По их поведению и тем восклицаниям, что донеслись до меня, я определил, что они – вполне земные создания, а потому спокойно стал дожидаться, когда они приблизятся.

Уставшие женщины устроились на траве рядом со мной и стали рассказывать, что пришли сюда с берегов Зеленого озера и рады, что теперь у них в горах вновь поселился святой отец и, что особенно приятно, такой молоденький и красивый… При этих словах, как я заметил, в темных глазах их зажглись веселые искорки, а на лицах засияли яркие улыбки.

Я же спросил их, не боятся ли они жить в этой дикой горной стране? В ответ они дружно рассмеялись, обнажив ровные белоснежные зубы. Против медведей у них в хижине есть охотничье ружье, объяснили они, а против демонов они знают заклятья и молитвы, потому не боятся. К тому же, они не столь одиноки, как это может показаться, – каждое воскресенье к ним из долины приходят их дружки – охотники, они охотятся на медведей, а потом, вечером, устраивают веселье. Узнал я также, что здесь в горах нередко можно встретить людей, особенно на альпийских лугах, где пастухи и их стада проводят все лето. Кстати, самое лучшее пастбище принадлежит монастырю и находится совсем рядом.

Милое щебетание девушек развеселило и согрело меня, и беспокойство, не отпускавшее-таки меня, ослабло. Прежде чем расстаться, я благословил их, а они, поцеловав мне руку, ушли, как и появились, смеясь, напевая и весело восклицая в восторге юности и здоровья. Глядя на них, я вдруг подумал, что здесь в горах люди живут куда как лучше и счастливее тех, глубоко внизу, в долинах. Они чище душой и помыслами своими, и это заметно. Мне подумалось, – это потому, что жизнь их проходит так близко к Небесам и к Богу.

Голоса девушек стихли вдали. Провизию, что они принесли, я отнес в хижину. Пора и мне приниматься за работу. Я нашел маленькую лопатку, оставленную предшественником, взял сумку и отправился на поиски корней. Растение это росло здесь в таком изобилии, что очень скоро моя спина – от постоянной работы согнувшись – сильно разболелась. Но я не прервался для отдыха, а продолжал свои труды, намереваясь собрать как можно больше кореньев, чтобы в монастыре смогли оценить мое усердие и покорность.

Я увлекся и не обратил внимания, что довольно далеко отошел от хижины, не интересовало меня и то, в какую сторону я двигаюсь. Погруженный в собственные мысли, я мог бы погибнуть, если бы в последний миг не оглянулся, – я стоял на самом краю обрыва над разверзнувшейся пропастью… Она была столь глубока, что у меня перехватило дыхание от ужаса, и я застыл с криком на устах. На дне этой бездны, так глубоко, что я едва находил в себе силы взглянуть вниз, можно было различить маленькое круглое озеро, зловещее, словно око дьявола. На его берегу, невдалеке от утеса, нависшего над водой, стояла хижина, крытая, как здесь водится, пластинами сланца. Под крышей домика вился синий дымок. Неподалеку, на маленьком узком клочке травы, паслось несколько коров и овец. Как в этом угрюмом месте еще могут жить люди!