Павел Свиньин - Ермак, или Покорение Сибири

Этот успех обратил к шаману общую доверенность башкирцев, сопряженную с немалым страхом. Все просили шамана поворожить: один – воротится ли сын его с баранты (разбоя)? Другой – что родит ему жена, сына или дочь? Третий – долго ли ему жить и прочее; но Уркунду объявил всем решительно, что шайтан отказывается служить ему, доколе поганый христианин останется в ауле и не кинут будет в чертову яму, где будут стеречь его три дня три шайтана.

Я этого ничего не знал и преспокойно пас свое стадо в степи, как подъезжает ко мне мой хозяин с тремя башкирцами и, приказав сесть скорее за себя на лошадь, скачет во всю прыть. Отъехав верст двадцать пять, мы остановились, и они сунули меня в узкую глубокую яму, которую завалили огромным камнем. Видно, башкирцы думали, что шайтаны станут и кормить христианина, что не оставили со мною ничего для поддержания моего существования. Я положил, что меня хотят уморить с голоду и боялся более мучений, чем смерти. Хотя я привык уже довольствоваться весьма малым, но на другие сутки голод, в особенности жажда, начали меня мучить, и я несколько раз пытался отвалить камень, чтобы освежиться хоть одной каплей росы, но не мог даже пошевелить его. Вдруг слышу, что камень мой начинает колебаться. Я не знал, радоваться или печалиться, как знакомый дикий голос шамана велел мне поскорее вылезать. Несмотря на слабость свою, я не заставил себя долго дожидаться, и, лишь только вылез на чистый воздух, Уркунду дал мне напиться из полного турсука кумысу, что вдруг подкрепило мои силы. Невдалеке мы нашли четырех взнузданных лошадей. «Садись скорее верхом,  – сказал шаман,  – и держи крепче заводную лошадь». С сим словом он пустился как стрела.

Целую ночь скакали мы без отдыха, наутро, освежась кумысом и пересев на новых лошадей, поскакали далее. С величайшим усилием усталые кони довезли нас к вечеру до реки, поросшей высоким тростником. Уркунду приказал мне тотчас лечь, чтобы подкрепиться сном. Разумеется, что я не стал себя просить, не знаю, долго ли я спал, только было темно, когда он разбудил меня и повел в тростник. Когда добрались мы до берега, то я увидел плот, весьма искусно сделанный из камыша. Мы тотчас на него сели и пустились по течению реки. Нас несло с ужасной быстротой, и это подало мне случай удивляться величайшей легкости, с какой управлял нашей утлой посудиной мой проводник, а более того сверхъестественным его силам. Поверишь ли, что, несмотря что две ночи не смыкал он глаз с глазом и беспрестанно был в трудах,  – казался бодрым и неутомимым. В целый день он не ответил ни на один вопрос мой и переменил суровость свою впервые, когда мы перед закатом солнца пристали к густому лесу. Но и здесь спаситель мой не предался отдыху: с рассветом дня он отправился за целебными травами и стал меня пользовать. Можешь представить, сколь медленно было наше путешествие, ибо, несмотря на чувствительное облегчение от его лекарств и желание удалиться от опасности, мы в неделю, думаю, не перешли более пятидесяти верст, и не знаю, к зиме дотащились ли бы до подземелья. Сегодня ноги мои совершенно отказались служить мне, и я упросил шамана отдохнуть здесь хоть несколько дней, как Господь услышал мои стенания и положил конец моим мучениям.

Тут друзья снова обнялись и повторили взаимную радость. Ермак признался, что не знал, к чему приписать его отсутствие, и начинал уже терять надежду видеть его в живых! В избытке благодарности шаману он просил его сказать ему, чем он может показать ему свою признательность за спасение друга?

Шаман, приняв по-прежнему суровый вид, отвечал: «Жизнь за жизнь», и атаманы насилу могли уговорить его удовлетворить их любопытство о чудесном открытии им похищения Грозы и его спасении.

Почитая то и другое делом самым обыкновенным, Уркунду лаконически и довольно грубо пересказал сие событие следующими словами.

Не нашедши на берегу Камы потребных трав для составления крепительных соков для Грозы и душистых кореньев для курений при совершении жертвоприношений, он удалился на большое расстояние на полдень. Шатаясь по лесу, к удивлению своему, он напал на свежие следы человека. Это увлекло его еще далее в степь, и вскорости он нашел Грозу, лежавшего без чувств на песке. Не в состоянии бывши привести его в память, шаман пошел принести свежей воды из ручья, который находился довольно в далеком расстоянии от того места, близ лесу. Возвращаясь с оною, ему показалось, что он услышал конский топот в той стороне, где оставил больного, но подумал, что ошибся, ибо никого не видел, когда мог различить предметы глазами. Можно представить себе после сего отчаяние его, когда он не нашел Грозу, а заметил следы конских копыт вокруг того места, где лежал он. Шаман догадался, что его похитил какой-нибудь блуждающий башкирец, и, поклявшись найти его и освободить, пошел по следам его. Тонкость зрения и сметливость скоро довели его до аула, где действительно находился Гроза. К счастью, жители оного не совершенно отпали от язычества и более по названию, чем по усердию, были магометане. Шаману не стоило большого труда выведать все, что хотел он, от байгуша [42] Байгуш у башкирцев – бездомный, бедняк, что у нас – бобыль. , коего кибитка, как говорится, небом покрытая, полем огороженная, стояла в некотором расстоянии от прочих, а умилостивление шамана о возвращении ему пропавшей овцы, которую Уркунду заметил по блеянию в Чертовой яме, когда проходил мимо нее, было поводом, что и Кутлубай прибегнул к нему же для отыскания своей пропажи. Остается сказать, как искусно достал он лошадей и какие взял меры для безопасности.