Чарльз Кингсли - Ипатия – душа Александрии

Через несколько минут Филимон вместе с двумя десятками лиц уже стоял перед великим человеком. Патриарх сидел за своим письменным столом и писал краткие приказы на небольших полосках бумаги.

– Вот юноша, который помог мне преследовать убийцу, – сказал Петр. – Он перегнал меня и поэтому подвергся нападению со стороны пленников. Мои руки, благодарение Господу, не обагрены кровью.

– Трое бросились на меня с ножами, – оправдывался Филимон, – и мне пришлось вырвать кинжал у этого человека, чтобы оружием обратить в бегство двух других.

– Ты храбрый отрок, но не читал ли ты в Священном Писании: если человек ударит тебя в правую щеку, подставь ему левую.

– Я не успел убежать, подобно Петру и всем прочим.

– Но почему же?

Филимон сильно покраснел, но не решился солгать.

– Мне попалась… бедная раненая негритянка… ее сшибли с ног… и я не смел ее покинуть, так как она мне сказала, что она христианка.

– Хорошо, сын мой, очень хорошо. Я не забуду этого… Как ее имя?

– Я его не расслышал… нет, кажется, она назвала себя Юдифью.

– Ах, это жена того человека, который прислуживает у ворот проклятой Богом аудитории! Эта набожная женщина, жестоко истязаемая мужем-язычником, делает много добрых дел. Петр, ты завтра сходишь к ней вместе с лекарем и посмотришь, не нуждается ли она в чем-либо. Кирилл никогда ничего не забывает. Теперь подайте мне сюда тех евреев. Два часа тому назад их старейшины обещали соблюдать мир, и вот каким образом исполняют они свои обязательства! Ну, что ж! Нечестивые попали в западню, расставленную их собственным коварством!

Евреев привели наверх, но они упорно молчали.

– Посмотри, святейший отец, – заметил кто-то, – все они имеют на правей руке кольцо из зеленой пальмовой коры.

– Весьма зловещий признак! Очевидно, это заговор, – пояснил Петр.

– Ну, что же это значит, негодяи? Отвечайте мне, если жизнь вам дорога!

– Тебе нет дела до нас. Мы – евреи и не принадлежим к твоему народу, – угрюмо возразил один из них.

– Не принадлежите к моему народу? Но вы убиваете мой народ! Я не намерен вступать в прения с вами, как я не пускался в рассуждения и с вашими старейшинами. Петр, возьми с собой обоих молодцов, запри их в дровяном сарае и приставь к ним надлежащую стражу. Кто их упустит – ответит мне за них собственной жизнью!

Обоих евреев вывели.

– Здесь, мои братья, предписания для вас. Разделите их между собой и затем передайте преданным и ревностным христианам ваших участков. Подождите час, пока не успокоится город, а потом соберите верующих и действуйте. К восходу солнца мне нужно тридцать тысяч человек.

– Для чего, святой отец? – спросило несколько голосов.

– Прочтите эти предписания. Тому, кто пожелает завтра сражаться под хоругвями Господа Бога, разрешается безнаказанно грабить еврейский квартал, запрещается лишь насилие и убийство. Пусть Бог поразит меня той же карой или еще суровее, если хоть один еврей останется в Александрии к завтрашнему полудню. Ступайте!

Представители христианской общины удалились, благодаря Небо за такого распорядительного и отважного вождя.

Филимон хотел последовать за ними, но Кирилл удержал его.

– Останься тут, сын мой. Ты молод, порывист и не знаешь города. Ложись и спи в соседней комнате. Через три часа начнется бой с врагами Божьими.

Филимон бросился на пол и заснул крепко, как ребенок. На заре его разбудил один из параболанов.

– Вставай, юноша! Посмотри, какова наша сила! К стопам Кирилла стеклось тридцать тысяч человек!

– Вот, братья мои, – говорил Кирилл, одетый в епископское облачение и шедший во главе блестящей свиты священников и монахов, – христианская церковь сильна своей сплоченностью и единством, и земные тираны трепещут перед ней, не будучи в силах ей противостоять. Собрал бы Орест в течение трех часов тридцать тысяч человек, готовых умереть за него?

– А мы готовы умереть за тебя! – воскликнуло множество голосов.

– Не за меня, а за Царство Божье!

Кирилл выступил со всей толпой.

На следующий день, около пяти часов утра, Рафаэль Эбен-Эзра лежал на своей постели, лениво зевая над рукописью Филона. Он трепал за уши огромного британского бульдога, созерцая серебристую пыль фонтана, бившего на дворе, и спрашивая себя, скоро ли мальчишка доложит ему, что теплая ванна готова.

Вошел юный слуга и возвестил не о ванне, а о приходе Мириам. Старуха, пользовавшаяся благодаря своему ремеслу правом свободного доступа почти во все дворцы александрийских патрициев, торопливо вошла, но вместо того, чтобы начать разговор, продолжала стоять. Рабу она приказала удалиться властным жестом руки.