Александр Вельтман - Саломея, или Приключения, почерпнутые из моря житейского

– Да за что ж я буду разделываться, Василий Петрович? Если б я был прикосновенен к какому-нибудь делу…

– Да по духовной он вас сделал прикосновенным.

– Ей-богу, грех батюшке за то, что он делает сына своего несчастным!

Федор Петрович такую сделал горестную мину, что полковой адъютант не в состоянии уже был удержаться от хохоту.

– Смейтесь, Василий Петрович; если бы вам случилось так… посмотрел бы я!

– Нет, брат, со мной этого не случится!

– Бог знает!

– Мой отец умер и ничего мне не оставил.

– Счастье ваше!

– Сделай одолжение, возьми это счастье в карман, а мне уступи несчастье, которое навязывает тебе на шею отец. Хочешь?

– Говорить-то легко!

– Клянусь, давай только доверенность, что предоставляешь мне получить по духовной все наследие и распоряжаться им как угодно.

– Какое же наследие, Василий Петрович?

– Какое бы ни было; не твое дело; ты оставайся служить, а я выхожу в отставку.

– Так батюшка наследие мне оставил?

– Это уж не твое дело, ты служи себе, а я поеду.

– Как можно, Василий Петрович; батюшка оставил мне наследие, а вы поедете.

– А не сам ли ты отрекся от отца?

– Как можно отрекаться от отца; я говорил только, что не причастен ни к какому делу.

– Ну да, да; а дело-то и состояло в наследии.

– Нет, от наследия я не отрекался.

– Э, брат! губа-то у тебя не дура! А знаешь ты пословицу, что такому сыну, как ты, не в помощь богатство.

– Уж очень в помощь: не все же так жить… Я намерен жениться!

– Женись, да женись на какой-нибудь дуре.

– Это для чего?

– А для того, чтоб дети были умны.

– Это почему?

– Ты учился математике?

– Учился.

– Ну, так должен знать, что и минус на минус дает плюс.

– Не понимаю; математика давно уж из головы вышла. Яликов разгулялся.

– Эй, Курдюков! – крикнул он.

– Чяво изволите? – спросил вошедший денщик.

– Вели-ка, тово… – сказал Яликов, ходя по комнате и потирая руки.

– Чяво?

– Вели-ка, тово… – повторил он.

– Чяво, – повторил денщик.

– Ну, как оно?… тово…

Денщик стоял в ожидании решения, чего потребует его благородие.

– Барин твой с ума сошел, – сказал полковой адъютант, – покуда придет в себя, дай мне чаю.

– Да! чаю! – сказал Яликов.

– Насилу надумался!

Яликов был вне себя. В первый раз воображение его вырвалось из-под спуда привычных служебных понятий и начало строить ему мир вне службы; но так как матерьялов для этой постройки в голове Федора Петровича было очень недостаточно, то на первый случай матерьялы были заняты из сказочного мира. Федору Петровичу мерещилось, что он ведет Доню в свои волшебные палаты.

– А, Доня, каково?

И Доня дивится, говорит: «Ой, то квартырочка! який на пане червонный жупан!»

– Що, Доню, хочешь грошей? хочешь медвины? хочешь музыку слухать!.. Гей! – вскричал Яликов во все горло.

– Что ты кричишь во все горло? – прерывал мечты его полковой адъютант; а денщик вбегал и спрашивал: «Чяво прикажете?»

– Вели-ко… тово, – говорил Яликов, очнувшись от бреда.

– Чяво? – повторял денщик.

– Чяво! вылей ему ведро на голову! Ну, брат, ты спятил, Яликов.

– Да я все думаю, Василий Петрович, каким образом подавать в отставку? Я никогда не подавал, не знаю, как это делается.

– Верхового коня подаришь? так я тебя выпровожу, сперва и отпуск на двадцать восемь дней с отсрочкой, а потом в отставку.

– Подарю, ей-богу подарю!

– Ну, ладно.

Полковой адъютант устроил все как следует, и чрез несколько дней Федор Петрович Яликов отправился в путь.

Сам бы он не умел принять и наследства; но нашлись добрые люди, которые ему помогли в этом. За исключением разных расходов, Федору Петровичу очистилось более двухсот тысяч наличных да именьице душ в триста. Деньги лежали и Опекунском совете; и вот он отправляется благополучно в Москву.

Въезжая в Москву, Федор Петрович невольно смутился; что-то страшно стало; ему казалось, что он приехал в какой-то иноземный город, в тридесятое царство; а денщик его, Иван, дивясь на огромные домы, поминутно вскрикивал:

– Э! Федор Петрович, извольте-ко посмотреть, какие казармы! Э! еще больше! Э! коляска-то, словно полковничья!..

Ил роду-то, народу-то! А что, брат почтарь, ярмонка, что ли, тесь? а? Эвона! наш брат, солдатик!.. А что, брат служивый, здесь полковая квартира, что ль?

– А где ж барин остановится-то? – спросил ямщик Ивана.

– Разумеется, на постоялом дворе; где ж барину останавливаться-то, как не на постоялом дворе.