Роберт Гамерлинг - Аспазия

– Мой юный друг, – улыбаясь отвечал поэт, – несколько дней тому назад мне пришел в голову сюжет трагедии, в которой должно быть предоставлено большое место тому чувству, о котором ты так красноречиво говоришь. Не знаю, стал ли бы я писать эту трагедию, но теперь, после твоих слов, а еще более увидав твой сверкающий взгляд, которым ты сопровождал свои слова, я чувствую себя воодушевленным и вдохновленным.

– Прекрасно, – сказал юноша, – я приготовлю тебе благоухающий венок в день победы твоей трагедии.

– Венок из красных роз! – вскричал поэт, – я в моих стихах предполагаю воспеть могущество Эрота.

– Конечно, – отвечал юноша, – мне кажется благодарный крылатый бог желает, чтобы я сейчас же нарвал роз для этого венка.

С этими словами стройный юноша вскочил на выступ скалы, где зеленел большой розовый куст, весь покрытый цветами.

– Берегись, юный друг! – сказал поэт, – ты не знаешь, на каком несчастном месте ты стоишь: с вершины этой скалы бросился в море афинский царь, потому что его сын, возвращаясь после сражения с чудовищем, забыл, в знак победы, поднять белый парус. Впрочем, на этой горе нельзя сделать шагу, чтобы не натолкнуться на какое-нибудь воспоминание прошлого, чтобы не оживить какого-нибудь древнего предания.

– Если ты так смел, мой милезийский друг, – вмешался Перикл, – то пойдем к обрыву, с которого представляется прекрасный вид на всю окрестность.

Юноша, смеясь, поспешил вперед и скоро все трое стояли на краю обрыва.

– Прислушиваясь к гармоническому шуму этих волн, – сказал Перикл, – каждый раз, когда я смотрю на эти вершины, на расстилающиеся у меня под ногами горы Пелопонеса, я чувствую странное желание: мне хочется обнажить меч, мне кажется, как будто за этими горами поднимается мрачный образ Спарты и с угрозой глядит сюда…

– Думаю, лучше вместо того, чтобы обращать внимание на горы далекого Пелопонеса, наслаждаться тем, что лежит у нас перед глазами, – проговорил поэт. – Но лучше всего, я просил бы тебя приехать ко мне, вместе с этим юным музыкантом пожить несколько дней в моем деревенском доме на берегу Кефиса, я покажу вам мои цитры и лиры и, если вы не против, то мы устроим маленькое состязание в музыке и пении как аркадские пастухи.

Юноша улыбнулся, а Перикл, после короткого молчания, сказал:

– В скором времени я привезу к тебе юного Аспазия, тем более, что в состязании в музыке и в пении, вы должны иметь судью.

– Юношу зовут Аспазием! – вскричал поэт, – это имя напоминает мне одну прекрасную милезианку, о которой я слышал в последнее время…

Юноша покраснел. Эта краска удивила поэта, и в эту минуту почувствовал, уже без сомнения не в первый раз, что рука юного милезийца слишком мягка, тепла и мала даже для такого молоденького мальчика, каким он казался. Одну половину тайны он прочел в яркой краске, выступившей на щеках юноши – другую сказала ему рука… Поэт не ошибся, рука, которую он держал в своей руке, была рукой прелестной Аспазии.

После первого свидания в доме Фидия, Перикл и милезианка снова увидались сначала у Гиппоникоса, приятеля Перикла, затем стали видеться все чаще и чаще и скоро сделались неразлучны.

Аспазия переоделась в мужской костюм и часто сопровождала своего друга под видом игрока на цитре из Милета. В этот день она пришла с ним на Акрополь. По дороге к ним присоединился поэт, которого влекло к мнимому юноше непонятное для него самого чувство. Теперь загадка была разрешена, он со смущением опустил маленькую ручку, но скоро снова овладел собой и сказал с многозначительной улыбкой, обращаясь к Периклу:

– Я замечаю, что бог поэтов – Аполлон расположен ко мне, он вдруг наградил меня способностью по одному прикосновению к руке человека определять его пол, даже если бы тот хотел скрыть его…

– Ты уже давно любимец богов, – возразил Перикл, – от тебя Олимпийцы не имеют никаких тайн…

– И хорошо делают, – отвечал поэт. Я причисляю к ним также и Олимпийца-Перикла… Он познакомил меня с женщиной, которая несколькими словами зажгла во мне божественный огонь вдохновения. Однако мне пора домой, поэтому я с сожалением прощаюсь с вами. Не забудьте вашего обещания и вспомните обо мне в моем уединении.

– Перикл, посетит тебя муза в твоем одиночестве.

– Я надеюсь, что твои слова исполнятся, – отвечал поэт, – если надо мною будет витать дух этого игрока на цитре, которым я очарован, хотя и не слышал еще его игры. Видно, он избирает сердца государственных людей, поэтов, чтобы разыгрывать из них свои мелодии.