Юзеф Крашевский - Из жизни авантюриста. Эмиссар (сборник)

– Каково твоё положение здесь? – спросил Куделка.

– Моё положение? – повторил Теодор. – Моё положение было такое, что должно было перемениться в повешение. Этого достаточно сказать.

– Но… это общие фразы, – начал Куделка, – идём к подробностям. Говорил ты с президентом?

– Я? С этим человеком? С моим врагом? – крикнул, вскакивая, Мурминский. – Я – с ним!

– Но помедленней, помедленней, не запаляйся. Прибыв сюда теперь, – говорил старик, – ты имел с ним какие-нибудь отношения? Ты виделся с ним? Он знал о тебе?

– Нет, – сказал хмуро Теодор. – Нет, слушай, пан… Выгнали меня отсюда… выгнали… Самая лучшая и святая из женщин была вынуждена из-за них выслать меня отсюда. Я шлялся как одержимый по свету… Шалея, потому что меня удручала тоска по ней… по краю, по всему, что тут оставил…

На отголосок войны я полетел биться – получил раны и вызов… Я должен был скрываться и убегать снова…

В минуты, когда она умирала… я ничего не знал, прибыл слишком поздно, знаю, что она обо мне забыть не могла… а, однако, должна была. Я застал могилу, а у могилы того, что некогда назывался братом, а был неприятелем. Я застал пустоту – чужие лица, людей, что меня боялись, или меня забыли… бедность сломала… я должен был скрываться… горе стиснуло сердце, стиснуло и в минуты отчаяния… я хотел завершить жизнь… Вы совершили, дорогой профессор, быть может, преступление, думая, что выполняете долг…

– Всё-таки отец ваш… где он? – прервал Куделка.

– Отец мой жил в Италии на маленькую пенсию, которую ему посылали… я искал его там – он мог удержать меня при жизни, потому что я был ему нужен. Я пошёл пешком искать его – не нашёл.

Из того уголка, который на протяжении стольких лет он занимал в Риме на маленькой улочке Delie Viotegne oscure, он выехал одного дня, забрав свои книжки и узелки, неизвестно куда. Умер где-нибудь, может, в дороге или попал в больницу.

Куделка заломил руки и сжал, стараясь скрыть сомнение, какое его охватило.

– Допустим, – сказал он, – что тут ты показался и был узнан… Если всё-таки родился в этой стране… никто бы тебе жить не запретил.

Мурминский пожал плечами.

– Но я не знаю даже, местный ли я по закону или чужой, – воскликнул он, смеясь, – я никаких бумаг не имею, потому что остатки их сжёг под дубом – я бродяга… сделает со мной, кто что хочет… первым – президент, который будет безжалостным… и покроет это плащом почтения к имени своей матери…

– У тебя были всё-таки прежние товарищи и приятели? – сказал Куделка.

– Товарищей было много, о приятелях так уж говорить не могу, – отозвался Мурминский. – Мой дорогой профессор, это наихудшая вещь, что ты впал со мной в бедность… а я уже не знаю, соберусь ли в другой раз повеситься.

Куделка встал как бы вдохновлённый.

– Э! Что же ты снова плетёшь, пане Теодор, – воскликнул он, – что из тебя за мужчина! Ни волю использовать, ни разум, который тебе Господь Бог дал, на своё добро обратить не умеешь… восхищаешься поэзией Шекспира… а справиться в самом простом случае не можешь. Умереть, отравиться, повеситься – наиглупейшая вещь, не больше это, видимо, отваги стоит, как прыгнуть в холод в воду… но человек создан для жизни, не для штук с верёвкой и пистолетами…

Мурминский посмотрел на него.

– Ты прав, профессор, ты только пополнил анахронизм, ты говоришь это человеку, который волю как пружину растянул и – она лопнула…

– Тогда вели поставить себе новую, – отозвался Куделка. – Советуемся и работаем – разговоры ни к чему не приведут. Человек не живёт вздохами.

– Но умереть может…

– Не пора! К чёрту! – сказал разгорячённый Куделка. – Ты создан для того, чтобы страдать и работать… а нет, тогда трус и бездельник.

Мурминский остановился, молчащий.

– У меня тут есть знакомые и приятели… что-то могу. Мы сделаем тебе метрику и свидетельство о рождении, затем, право пребывания, дальше, смело, с поднятой головой нужно взяться за работу. Придёт преследование, ну что же, будем обороняться – следует начать новую жизнь.

Мурминский по-прежнему смотрел на профессора… Из его глаз потекли слёзы, он вытянул руку.

– Ты – героичен, мой профессор, но я, – я слаб…

– Ты имеешь молодость, имеешь всё. Ещё раз слово, что на жизнь не покусишься…

– Уж я бы и на это сил не имел, – отозвался, подавая руку, Мурминский.

Профессор встал и прошёлся по покою.

– Завтра берусь в самом деле за работу, – отозвался он, – где ваша метрика? Я родился за границей… если не ошибаюсь, во Флоренции.