Вера Желиховская - Князь-рыцарь

В самый разгар пляса доложили, что приехало ещё трое саней с ряжеными. Музыкантам приказано было заиграть марш, двери в переднюю широко отворились, все высыпали встречать вновь прибывших, и они, пара за парой, вошли в залу…

Несмотря на маски и костюмы, разумеется, все эти турки, бояре, цыгане и паяцы, очень скоро были признаны за добрых, хотя и не очень близких знакомых, за городскую молодёжь; двоих только, вместе вошедших, никто не признавал: капуцина в коричневом капюшоне с бородой и чётками в руках и красивого осанкой маркиза, напудренного и в такой чудной маске, что она казалась открытым лицом. Все так и решили, что это живое, слегка подкрашенное лицо, только дивились глазам: они были блестящи и глубоки, но как-то жутко неподвижны; словно смотрели не видя или были сосредоточены на какой-либо упорной мысли, не замечая ничего внешнего…

Никто положительно не знал этого горделивого, без страстного с виду и недоступного красавца, костюмированного petit maître'ом времён Екатерины II. Решили, что это какой-нибудь проезжий, увлечённый знакомыми в весёлую святочную поездку. Вначале на него обратилось общее внимание, но он так упорно молчал, был так странно, не по времени и не по месту, холоден и неподвижен, что всем вблизи от него становилось жутко до страха, и все перестали с ним заговаривать…

Зато товарищ его, капуцин, очень скоро привлёк всеобщее внимание. Он выказывал замечательное знание способностей, тайн, даже помыслов всех его окружавших. Он сделал несколько таких удачных замечаний, два-три предсказания присутствовавшим, до того метко их касавшихся, что громкие возгласы слышавших их привлекли целую толпу. Многие бросили танцы и ходили, заинтересованные странными незнакомцами, из комнаты в комнату, вслед за ними, слушая их, делая предположения, стараясь узнать капуцина по голосу, – но и голос его положительно был незнаком никому.

Оба оказывались совершенно никому неизвестными.

Тем лучше!.. Молодёжь была в восторге. Слушала, дивясь, капуцина, любовалась молчаливым маркизом и, наконец, увлекла их из пределов молодого царства в покои, где находились пожилые гости.

Подростки, свои и чужие, бежали впереди и, как водится, шумели больше всех. Соня Белокольцева, завидев мать, беседовавшую с сановными, не игравшими в карты, гостями, закричала ей издали:

– Мамочка! Мамочка!.. Послушайте монаха! Какой у нас интересный монах!.. Такой умный! Всё знает!

– Мне сказал, что я буду моряком как дядя, – кричал Стеня.

– А мне предсказал, что я могу быть хорошим живописцем, если не стану лениться! Сам узнал, что я рисовать люблю! – передал Федя.

– А Наташе сказал: будьте твёрды! Не изменяйте тому, кого любите, и будете счастливы! – прервала меньшая сестра.

Аполлинария Антоновна сдвинула брови.

– Не очень же мудр ваш монах, чтобы такие советы детям подавать!

– А что ж! – отозвалась Наташа, задетая за живое, – он и Сашеньке добрый совет дал! Он сказал: «Будьте самостоятельней!.. Пожалейте себя, если другие вас не жалеют!..» Отлично сказал!

– Он ещё ей предсказал, что она в будущем году выйдет замуж за кого-то незнакомого теперь, – прибавила Соня.

И все наперерыв начали докладывать другие речи мудрого капуцина, отнюдь не нравившиеся хозяйке дома.

Она посмотрела украдкой на Щегорина, щурившегося на молодёжь и улыбавшегося приторной улыбкой, будто ничего неприятного не слыхал, и перевела сердитый взор на приближавшихся капуцина и маркиза. Но вдруг глаза её встретились со взглядом последнего, и она вздрогнула. Холод мурашками прошёл по спине её. Она сама не знала, что, именно, поразило её в этом взгляде, в этом, будто, знакомом, неподвижном лице, но с нею что-то положительно творилось особое… Совсем непривычная растерянность, даже робость овладели ею. Она не знала, что ей сказать, куда деваться от этих глаз.

– Прекрасные костюмы! Очень интересные маски! – проговорил Щегорин одобрительно, но в ту же секунду осёкся и умолк, как обожжённый.

Капуцин очень ласково ему заметил:

– Зачем ты здесь скучаешь, старичок?.. Сидел бы лучше да поминал старину со своими сверстниками – дедушками да бабушками.

И, покачав укоризненно головой, в общем неловком молчании, наступившем после взрыва худо-сдержанного смеха между молодёжью, прибавил, изменив ласковый голос на суровый.

– Стыдись, старик! Чего кичишься богатством, да ещё не своим? Двух жён уморил, – третью хочешь взять, чтобы в гроб уложить?.. Сам бы лучше о часе смертном помыслил, о душе своей подумал!.. Когда опомнишься? Когда перестанешь родного сына обирать, пользоваться его добротой?.. За его уважение сыновнее, тобой не заслуженное, ты его разоряешь?.. Его материнским богатством пыль глупым людям в глаза пускаешь, корыстных баб обманываешь?.. Ещё раз – стыдись! И спеши покаяться. Тебе под семьдесят, – смерть не за горами.