Виктор Аскоченский - Асмодей нашего времени

– Ну, maman, сказала Marie, быстро повернувшись отъ туалета. Какъ вы меня теперь находите?

Въ этомъ простомъ, по видимому, вопросѣ была такая бездна недоговореннаго, такая пропасть глубокаго, слезнаго юмора и горечи, и при всемъ томъ такая натуральность, что даже Соломонида Егоровна, какъ ни была простовата, не могла вдругъ собраться съ отвѣтомъ и глядѣла на дочь, выпучивъ изумленные глаза.

– Чтожь, продолжала Marie, хороша я теперь?

– Маша! (Маша! что съ тобой?

Въ словахъ Соломониды Егоровны задрожали слезы. Тутъ уже сказалась мать со всей нѣжностью, со всемъ непритворствомъ истиннаго чувства.

Marie снова поблѣднѣла. Она живо оборотилась къ зеркалу, взглянула въ него пристально, и съ какимъ-то судорожнымъ движеніемъ схватила руку матери.

– Маменька! если вы… любите меня, если вы не желаете моей погибели…будьте тверды и покойны… Не спрашивайте меня ни о чемъ… я упала… понимаете ли, упала… ха, ха, ха, ха!

Морозъ пробѣжалъ во жиламъ матери отъ этого ужаснаго хохота.

– Цсъ, – сказала Marie, приложивъ палецъ въ губамъ и оглядываясь кругомъ какъ-то полупомѣшанно, – молчите! Упала, ушиблась, вотъ и все! Иду танцовать, танцовать, танцовать…. Не говорите… продолжала она чуть слышно, не говорите папенькѣ….

Marie остановилась и закрыла лицо руками. Съ минуту она оставалась въ этомъ положеніи; казалось, грудь ея готова была разорваться отъ одного тяжелаго вздоха, который съ трудомъ и со стономъ вылетѣлъ такъ нескоро.

– Что? Вы думаете, я плачу? Нѣтъ, я не плачу, говорила Marie, открывъ лицо и стараясь принять веселый видъ, между тѣмъ какъ каждое слово ея рыдало. Ну, маменька, идемте! Да чего вы такъ смотрите на меня? Развѣ не видите, что мнѣ смерть танцовать хочется?

И взявъ подъ руку совершенно растерявшуюся мать, Marie явилась среди танцующихъ. Пленянничковъ кинулся къ ней первый.

– Какъ же это можно, Марья Онисимовна? Я глаза проглядѣлъ, ноги истопталъ, отыскивая васъ повсюду.

– Что такое?

– И какъ же-съ? Вы же обѣщали танцовать со мной вторую и четвертую кадриль.

– Виновата, изъ ума вонъ.

– Это ужь доля моя такая! Ну, да быть по сему! Второй-то однакожь не видать мнѣ, какъ своихъ ушей… и можете вообразить, во всю эту кадриль я бѣдный сидѣлъ "сумраченъ, тихъ, одинокъ на ступеняхъ мрачнаго трона," должность котораго на этотъ разъ исправляло крыльцо съ голубыми колоннами.

– Вы извините меня, если узнаете, что со мной случилось, весело сказала Marie.

– А что такое-съ?

– Вообразите, я побѣжала въ лѣсъ съ Ольгой… а гдѣ она?

– Уѣхала.

– Уѣхала?!..

– Да, съ ней сдѣлалась какая-то дурнота.

Marie измѣнилась въ лицѣ: но Племянничковъ не замѣтилъ этого. – Ну-те, ну-те, продолжалъ онъ, чтожь тамъ такое? Ужь не привидѣнье ли вы встрѣтили?

– Слушайте: мы стала прятаться другъ отъ друга. Я заплуталась, зашла въ такую чащу, что ужасъ, поскользнулась и упала, да какъ упала!.. Посмотрите-ка на платье. Просто, срамъ!

– Такъ вамъ и надо! Впередъ не ходите безъ кавалера.

– Да гдѣжь было взять его? Вы безотлучно были при сестрѣ…

– Нельзя же-съ; объ оркестрѣ разсуждали.

– Пустовцевъ, продолжала Marie, байронствовалъ и потомъ пропалъ гдѣ-то. Всѣ вы такіе!

– Что до меня, то извините! Я cavaliero servante всѣхъ и каждой порознь, и какъ мотылекъ, порхаю съ цвѣтка на цвѣтокъ, по этому никакъ не могу посвятить себя исключительно…. но Пустовцевъ… это меня удивляетъ.

– Подите жь! Всѣ вы таковы, господа! Любите, чтобъ за вами ухаживали.

– Вотъ ужь нѣтъ-съ, меня попрекнуть этимъ никакъ нельзя. Еще не было такой притчи, чтобъ за мной хоть когда нибудь ухаживали; я – другое дѣло – ухаживаю за всѣми, и увы! страдаю, хоть и не безмолвно, но за то всегда безнадежно!

– Такъ вы не танцовали второй кадрили?

– Никакъ нѣтъ-съ. Многія даже приступали ко мнѣ съ распр осами ради чего я угомонился? Даму потерялъ, отвѣтствовалъ я съ надлежащимъ сокрушеніемъ сердца.

– А, – такъ васъ спрашивали? сказала Marie какъ-то странно: стало быть мое отсутствіе было таки замѣчено?

– Еще бы! Не замѣтить отсутствія царицы этого вице-бала!

– Благодарю за комплиментъ! А не пускались въ догадки, гдѣ я и что со мной?

– Кажись, что нѣтъ. Позвольте однакожь – такъ-точно; – мадамъ Клюкенгутъ ужасная сплетница! – увѣряла тутъ всѣхъ, что вы уходили въ лѣсъ съ Пустовцевымъ…

– Тише! быстро сказала Marie, схвативъ Племянничкова за руку. Она дико оглядѣлась вокругъ, и сдѣлавъ надъ собой страшное усиліе, произнесла полу-серьезно, полу-шутливо: какъ можно говорить такъ громко подобныя вещи?.. Но однакожь какая гнусная клевета!