Виктор Аскоченский - Асмодей нашего времени

Вдругъ онъ остановился, взглянулъ на окно домика и лицо его зардѣлось. Сдѣлавъ два-три поворота съ какою-то напряженной медленностью, онъ тихими шагами пошелъ по тропинкѣ, уходившей въ глубину лѣса.

Чрезъ минуту на крыльцѣ появилась Marie. Быстрыя движенія танцевъ облили яркимъ румянцемъ пылающія ея щеки; коралловыя губки были полуоткрыты и выказывали ровный рядъ чистыхъ, какъ снѣгъ, жемчужинъ. Она шаловливой рукой поправила волосы, проворно подхватила подъ руку подошедшую къ ней одну изъ дѣвицъ, и, спрыгнувъ вмѣстѣ съ него съ лѣстницы, помчалась въ лѣсъ тоюже тропинкой, которою пошелъ Пустовцевъ. Нѣсколько минуть слышенъ былъ ихъ звучный хохотъ, потомъ все стихло, и менѣе чѣмъ черезъ четверть часа mademoiselle Ольга выходила одна изъ лѣсy, потерявъ шаловливую свою подругу.

Онисимъ Сергеичъ, давно ужо сидѣвшій за ералашемъ, сильно горячился въ эту минуту, и чуть не бранилъ своего партнера, между рукъ упустившаго случай дать большой шлемъ противной сторонѣ. "Въ бабки бы вамъ играть! кричалъ онъ: въ свайку, коли хотите! А то тудажь игроки называются, право!"

Соломонида Егоровна, очень хорошо знавшая характеръ Онисима Сергеича, который въ такихъ важныхъ случаяхъ не любилъ щадить никакого лица и не слишкомъ стѣснялся въ выборѣ выраженій, подошла къ столику, съ намѣреніемъ удержать своего супруга отъ другихъ болѣе горячихъ вспышекъ. Но не просидѣла она и четверти часа, какъ Онисимъ Сергеевичъ громко вскрикнулъ:

– Да вотъ отъ чего и несчастье-то! Она возлѣ меня. Отойди пожалуста! Ну чего ты тутъ торчишь? Твое бы дѣло за дочерьми глядѣть. Ну, гдѣ Маша, напримѣръ?

Соломониду Егоровну какъ будто кольнуло что-то. Она поспѣшно встала и вышла на крыльцо. Сдѣлавъ рукой щитокъ надъ глазами, она безпокойно оглядѣла всѣ группы: но Маши не было. Она подозвала къ себѣ Елену, неподалеку гулявшую съ какимъ-то приземистымъ майоромъ въ огромныхъ бакенбардахъ и рыжеватомъ парикѣ.

– Гдѣ Маша? спросила Соломонида Егоровна въ сильномъ волненіи.

– Не видала, maman, отвѣчала Елена, оглядываясь по сторонамъ.

– Какъ, не видала! Гдѣжь ты была?

– Въ залѣ была, потомъ тутъ гуляла.

– Вижу, вижу, сударыня, злобно сказала Соломонида Егоровна. Въ мечтахъ уносились, романтизировать вздумали!

– Да чтожь я сторожъ чтоль Marie вашей? сказала обиженная Елена

– Ахъ, Боже мой! Говорю тебѣ, сыщи мнѣ Машу! Слышишь ты, Машу сыщи! Да отцу ни слова…

А Marie выходила уже изъ лѣсу, но только не съ той стороны, которою вошла туда. Она была страшно блѣдна; глаза ея горѣли лихорадочвымъ огнемъ; поступь была какъ-то невѣрна.

– Что съ тобой, Marie? спросила Соломонида Егоровна, шибко подойдя и взявъ ее за руку.

– Мнѣ дурно, maman, отвѣчала Marie, едва перевода дыханіе и стиснувъ рукою лѣвый бокъ.

– Гдѣ ты была?

– Тамъ… я упала… ушиблась… упала – ахъ!

Соломонида Егоровна хотѣла было позвать кого либо на помощь, но Marie быстро схватила руку матери и проговорила шопотомъ:

– Ради Бога, никого не зовите! Я сама дойду… Держите меня крѣпче.

А Соломонида Егоровна сама едва передвигала ноги.

– Будьте покойнѣе, maman! Глядите веселѣй! На насъ смотрятъ.

И собравъ послѣдній остатокъ силъ, Marie взошла на крыльцо и отправилась въ комнатку, служившую на этотъ разъ вмѣсто уборной. Къ счастію, дѣвушки, назначенныя для прислуги, ушли всѣ до одной, соблазненныя звуками полковаго оркестра, а можетъ быть и для другихъ какихъ нибудь причинъ. Блѣдная, истомленная Marie залпомъ проглотила два стакана холодной воды, и крупныя капли пота выступили на челѣ ея; губы посинѣли, она вся задрожала и упала безъ чувствъ.

Испуганная Соломонида Егоровна имѣла однакожь столько присутствія духа, что, не требуя ничьей помощи, сама принялась разшнуровывать полумертвую Marie: но лишь только возобновилось правильное кровообращеніе, бѣдная дѣвушка съ невообразимымъ усиліемъ очнулась, и, схвативъ руку матери, не позволила ей почему-то продолжать разшнуровку. Она поднялась съ кресла, взяла стаканъ до половины налитый водою, плеснула на руку и брызнувъ себѣ въ лицо, вытерлась платкомъ и твердыми шагами подошла къ туалету. Marie стала поправлять себѣ прическу, между тѣмъ Соломонида Егоровна зашнуровывала ее съ неимовѣрными усиліями.

– Маша, я позову дѣвушку, говорила она, обливаясь потомъ.

– Боже васъ сохрани! Если вы не сможете, я сама какъ нибудь зашнуруюсь.

И Соломонида Егоровна снова принималась за непривычную работу.

Но что жь тамъ такое случилось? Не знаю, рѣшительно не знаю. Я видѣлъ только, какъ Пустовцевъ вышелъ изъ лѣсу и пробирался огородами, крадучись и прятаясь отъ любопытныхъ глазъ, какъ потомъ пошелъ онъ пѣшій по дорогѣ къ городу, какъ, отошедши на далекое разстояніе отъ Райскихъ Дверей, упалъ на траву и лежалъ нѣсколько минутъ, не шевеля ни однимъ суставомъ. Я видѣлъ, какъ вскочилъ онъ потомъ проворно, и съ ужасомъ оглядываясь назадъ, пошелъ опять быстрыми шагами, какбы убѣгая отъ кого-то. И еще далеко впереди виднѣлась мнѣ лохматая голова его, не покрытая шляпой, которою онъ по временамъ обмахивался, хотъ ужь было вовсе нежарко. Больше этого, къ сожалѣнію моему, а можетъ и вашему, читатель, я ничего не видѣлъ и не знаю.