Виктор Аскоченский - Асмодей нашего времени

– А добрыя качества? спросила Marie.

– Имъ сочувствуетъ сердце на столько, на сколько то позволяетъ разсудокъ.

– И такъ, благочестивые слушатели…. сказалъ Пустовцевъ, засмѣявшись.

– Заключеніе, отвѣчалъ Софьинъ, предоставляю вывести вамъ.

– Куда намъ пускаться въ такую премудрость!

– Развѣ никогда и не пробовали?

– Не случалось.

– Напрасно.

– Я не охотникъ всматриваться въ чужіе недостатки.

– Не потому ли, что право это пріобрѣтается сначала анализомъ своихъ собственныхъ?

– Нѣтъ, не потому; а боюсь, чтобъ у меня не зашелъ умъ за разумъ…

– А вотъ же, Владиміръ Петровичъ, смѣясь замѣтила Marie, – видно не боится этого.

– Этому господину и нечего бояться, сказалъ Пустовцевъ.

Marie не могла не замѣтить всей грубости такой выходки своего#поклонника. Она медленно встала, и отошедши къ цвѣточной пирамидкѣ, начала разсматривать что-то.

Софьинъ, весь измѣнившись въ лицѣ, спокойно пододвинулся къ Пустовцеву и сказалъ тихо:

– Надѣюсь, что вы не оставите безъ объясненія вашихъ дерзкихъ словъ.

– Не надѣйтесь; онѣ и безъ того ясны.

– Для васъ, можетъ быть, – но не для меня; – сознаюсь, я въ такихъ вещахъ невѣжда.

– Какъ и во всѣхъ другихъ, громко сказалъ Пустовцевъ, небрежно поднимаясь съ канапе. онъ подошелъ къ Marie, и подавъ ей руку, вышелъ въ залу.

Ошеломленный такою дерзостью, СоФинъ вздрогнулъ и потомъ остался неподвиженъ. Голова его кружилась, кровъ приливала къ сердцу. Въ гостиную вошелъ Племянничковъ, обмахиваясь платкомъ.

– Ѳедоръ Степанычъ! глухо проговорилъ Софьинъ. Потрудитесь, пожалуста, зайти ко мнѣ завтра утромъ.

– Во какое время, дяденька, я весь къ вашимъ услугамъ, отвѣчалъ Племянничковъ, комически разшаркиваясь.

– Владиміръ Петровичъ! вопилъ Онисимъ Сергеевичъ, остановясъ у дверей между залой и гостиной. Подите-ка сюда, пожалуста, подите! Ну не злодѣй ли, ну не разбойникъ ли этотъ Пустовцевъ? Вѣдь вишь какую фигуру выдумалъ! Отродясь не видывалъ! А ужь въ наше ли время не откалывали мазурки?

Скрывая въ себѣ волненіе, Софьинъ подошелъ къ Небѣдѣ и бездѣльно сталъ смотрѣть въ залу. Замысловатая фигура кончилась. Софьинъ однакожь замѣтилъ, какъ Marie говорила что-то съ жаромъ, какъ Пустовцевъ отвѣчалъ ей – и эта небрежность, это дерзкое молодечество, съ какимъ онъ принималъ, по видимому, горячія рѣчи своей дамы, чуть-чуть не взорвали на воздухъ все благоразуміе Софьина. Незамѣтно оставилъ онъ Небѣду, и потупивъ голову, усѣлся на прежнемъ мѣстѣ.

Черезъ нѣсколько минутъ быстро подошелъ къ нему Племянничковъ. Онъ былъ блѣденъ, и дрожалъ, какъ въ лихорадкѣ.

– Успокойтесь, сказалъ онъ; я все знаю.

Софьинъ поднялъ голову.

– Я ужь кончилъ, продолжалъ онъ.

– Что такое?

– Mademoiselle Marie просила меня уладить между вами и Пустовцевымъ… я ужь кончилъ… она мнѣ все разсказала…

– Чтожь она могла вамъ разсказать?

– Ужь что бы ни разсказала, только я сдѣлалъ свое дѣло.

– Чтожь вы сдѣлали? съ нетерпѣливой досадой спросилъ Софьинъ.

– Что слѣдуетъ.

– Да чтоже, спрашиваю васъ?

– Вотъ что: отъ своего и отъ вашего имени, сказалъ Пустовцеву, что онъ… скотъ.

– Ахъ, Боже мой! вскрикнулъ Софьинъ, вскочивъ съ канапе: кто васъ просилъ?… Цсъ, молчите! сказалъ онъ шопотомъ, сжавъ руку Племянничкова и завидѣвъ издали Marie, которая шла по направленію къ нему: никому ни слова! Уйдите!

Племянничковъ, пожавъ плечами, отошелъ, а Софыинъ сѣлъ, стараясь принять видъ безпечный и веселый.

– Владиміръ Петровичъ! сказала Marie, подавая руку, вы одни?

– Нѣтъ, теперь насъ двое, отвѣчалъ Софьинъ, пробуя улыбнуться.

– Простите меня!

– Васъ? Это что значитъ?

– Вы за меня обижены.

– Ктожь могъ меня обидѣть?

– Не скрывайтесь; я все вижу.

– На этотъ разъ, грустно сказалъ Софьинъ, вы точно видите дальше, чѣмъ нужво.

– Отъ чегожь только на этотъ разъ?

– Отъ того, что во всѣ другіе разы вы не хотите видѣть и того, что дѣлается у васъ передъ глазами, сурово отвѣчалъ онъ.

– Ахъ, говорите, говорите! Я заслужила ваши упреки, сказала Marie, опустивъ голову, и глаза ея увлажнились слезами.

Софьинъ не могъ не замѣтить этой простосердечной, дѣтской покорности, и почувствовалъ сожалѣніе къ невинному созданію, обольщаемому змѣемъ-искусителемъ.

– Марья Онисимовна, съ чувствомъ сказалъ онъ, – ищите въ моихъ словахъ не упрека, а искренняго сожалѣнія. Вы не видите той бездны, какая шире и шире раскрывается всякую минуту подъ вашими ногами. Умоляю васъ, для васъ же самихъ, поберегите себя! Всякое оскорбленіе, относящееся лично ко мнѣ, отъ такого человѣка, какъ Пустовцевъ, я перенесу спокойно: но стану поперекъ дороги обольстителю, разсчитывающему на васъ, какъ на свою жертву. Я знаю, онъ ненавидитъ меня, ибо чувствуетъ, что я прозрѣваю тайныя его замыслы; а для людей, заглушившихъ въ себѣ голосъ совѣсти, присутствіе такого наблюдателя, какъ я, тяжело т непріятно. Не скрываю, онъ оскорбилъ меня, страшно оскорбилъ. Такое оскорбленіе требуетъ крови…