Виктор Аскоченский - Асмодей нашего времени

– Вы, однакожь, забыли разсказъ вашъ.

– Продолжаю. Но только позвольте мнѣ, Марья Онисимовна, пропустить грустныя страницы постигшаго меня несчастія. Я не въ состояніи описать вамъ мою потерю; иначе она была бы слишкомъ мелка и ограниченна, еслибъ могла поддаться моему или чьему-бы то ни было описанію. Довольно того, что я чувствовалъ ее всѣмъ существомъ своимъ, – а это много, слишкомъ много для земнаго горя; я чувствовалъ все это одинъ, – а это опять много, слишкомъ много для одного человѣка!.. Малютка сирота требовалъ моихъ попеченій: но гдѣжь мнѣ было управиться съ нуждами созданія, котораго я еще не научился понимать, если я плохо управлялся съ горемъ и тоской того, кого изучалъ съ самаго рожденія, если я потерялъ умѣнье ходить самъ за собой?..

– Гдѣжь теперь сынъ вашъ?

– У дѣдушки своего.

– Бѣдняжечка! Какъ бы мнѣ хотѣлось видѣть его!

Въ этихъ простыхъ словахъ была такая нѣжность, какою природа одарила только женщину.

Софьинъ тревожно взглянулъ на нее. Marie невольно покраснѣла.

– И вамъ нескучно безъ него? сказала она, отвернувшись немного.

– Спросите тѣло, разлучаемое съ душою, – тебѣ не скучно безъ нея? Спросите дикаря, насильно отторгнутаго отъ его вѣчно-зеленѣющейся родины, – тебѣ не скучно безъ нея? Спросите рыбу, вынутую изъ рѣки и брошенную на пылающій отъ зноя берегъ, – тебѣ не скучно безъ нея?.. Ахъ, Марья Онисимовна! Лучшая часть моего существа отлетѣла отъ меня навсегда; радость и утѣшеніе скорбной души моей не при мнѣ! Съ чѣмъ же остался я теперь, какъ не съ тоской, не съ грустью-давнишней спутницей моей жизни?… Вы задумались, Марья Онисимовна?

– Да, задумалась, а знаете ли о чемъ? О томъ, какъ должно быть любила васъ ваша Надина!

– Никто такъ не любилъ меня и любить уже не будетъ! грустно сказалъ Софьинъ.

– Почему вы это знаете? болтнула Marie, и потомъ уставила на него глаза, какбы сама испугавшись своей наивности.

– Да, Марья Онисимовна, продолжалъ Софьинъ, какбы не пробуждаясь отъ своей грустной задумчивости, она любила меня, потому…

– Перестаньте однакожь, перебила Marie; для васъ тяжелъ этотъ разговоръ.

– Да, это правда. Но такъ тяжело бываетъ поденьщнку выбрасывать груду камней изъ своей тачки, съ которою потомъ легко уже бредетъ онъ за новымъ грузомъ.

– Не набирайте жь себѣ, Владиміръ Петровичъ, другаго груза.

– Что вы этимъ хотите сказать? спросилъ Софьинъ какимъ-то страннымъ голосомъ.

– Вѣрите ли вы моему участію? сказала Marie, устремивъ на него пылающіе глаза.

– Неужьто я сталъ бы наскучать вамъ разсказомъ моимъ, еслибъ во мнѣ было хоть малѣйшее въ томъ сомнѣніе?

– О, вѣрьте, вѣрьте! Я еще не умѣю притворяться.

– И дай Богъ, чтобъ никогда не приходило къ вамъ это умѣнье!

– Marie! Васъ зоветъ maman, сказала Елена, подошедши къ нимъ.

Софьинъ какъ будто сконфузился при такомъ неожиданномъ позвѣ, а бѣдная Marie совсѣмъ таки растерялась. Она хотѣла сказать что-то сестрѣ, потомъ отдумала, потомъ тревожно поглядѣла вокругъ себя, наконецъ встала, и не взглянувъ на Софьина, пошла за сестрой робкими шагами.

– Нѣтъ, иродова баба, сказалъ въ полголоса Племянничковъ, садясь на мѣсто, покинутое Marie, – ничѣмъ ее не урезонишь! Ужь я такъ и сякъ, и о музыкѣ и объ аристократіи и сентенціи отпускалъ не хуже семи греческихъ мудрецовъ, – ничто не помогло! Глазъ таки съ васъ не спускала.

– О комъ это вы говорите? сказалъ Владиміръ Петровичъ съ маленькой досадой.

– Да о комъ же другомъ, какъ не о Соломонидѣ? Я, видите ли, къ удовольствію моему, замѣтилъ, что вы, дяденька, забывъ міръ и прочее, ведете сладостную этакую бесѣду съ Marie. Слава Богу, подумалъ я, начинаемъ оживать. Ну, такъ надобножь отвесть кое-кому глаза. Пустовцева Онисимъ Сергеевичъ увелъ въ кабинетъ и усадилъ за карты; опаснѣйшія барыни убрались въ гостиную, – стало быть эти двѣ статьи были очищены. Оставалось похлопотать около самой Соломониды, и вотъ я…

– Что вы плетете! съ неудовольствіемъ сказалъ Софьинъ, оставляя Племянничкова.

– Вотъ оно какъ! Вотъ какова благодарность – то у людей! Служижь послѣ этого вѣрой и правдой! "О родъ людской, достойный слезъ и смѣха!" А я даже и разказца одного не кончилъ съ мамзель Еленой. Бѣда только мнѣ съ этимъ генералъ-басомъ! Просто, коломъ въ горлѣ. А эта Елена такъ и сыплетъ какими-то дикими фразами. Сего дня же допытаюсь у дяденьки, что за бестія этотъ генералъ-басъ? Кто вѣдь знаетъ, можетъ она, изъ подражанія своей мамашѣ, называетъ его генералъ-басомъ, а онъ просто поручикъ-басъ. Кто ихъ разберетъ въ самомъ дѣлѣ!