Виктор Аскоченский - Асмодей нашего времени

– Гдѣжь она теперь?

– Гдѣ, она тотчасъ же, какъ получила слѣдуемое-то, такъ и маршъ за границу. Сказываютъ, что ужь давно вышла тамъ за мужъ за какого-то сочинителя.

– И вѣрно, этотъ сочинитель послѣднимъ своимъ романомъ довольнѣй, чѣмъ всѣми прежними, сказалъ Племянничковъ.

– Еще бы!

– Такъ вотъ еще какія у васъ занятія!

– А, чтобъ ихъ всѣ черти побрали! Отвѣтственность, батюшка, отвѣтственность, вотъ что главное! Управляющіе подлецъ на подлецѣ! Нуженъ глазъ да глазъ. А тутъ съ мѣста никакъ нельзя тронуться. Жена вонъ ѣздитъ, да чтожь толку-то? Побарится тамъ, похохлится, да и воротится съ чѣмъ поѣхала. А я вамъ скажу, какой тамъ дворецъ, какіе сады, какіе… ну, однакожь, до свиданія! Вѣдь вы у насъ станете бывать?

– Почту за особенное счастіе… началъ было Софьинъ.

– Ну, счастья-то особеннаго нѣту, а такъ таки просто бывайте, и квитъ. Въ картишки подъ часъ…. да вы играете?

– Не отказываюсь, когда нужно.

– Ну, и хорошо; музыку… а Елены моей не слышали? Утѣшаетъ, право-слово, утѣшаетъ. Бывайтежь! Да вотъ и ихъ приводите съ собой.

– Отъ всего сердца благодарю васъ, Онисимъ Сергеевичъ, съ чувствомъ сказалъ Племянничковъ. Ваше доброе вниманіе ко мнѣ, ваша искренность…

– Куда вы, куда? Прежде вы складнѣй говорили. Тѣмъ-то вы мнѣ и понравились. Я батюшка, не привыкъ къ вашимъ краснорѣчіямъ и этикетиться не люблю. Вонъ, коли угодно, съ бабой моей – пожалуй. Та любитъ. Прощайтежь, господа! Да безъ визита, сказалъ онъ, обратясь къ Племянничкову, а такъ, просто вечеромъ жалуйте. Прощайте!

Пожавъ тому и другому руку, Онисимъ Сергеевичъ также проворно и вышелъ, какъ вошелъ.

– Не безпокойтесь, сказалъ онъ, не оборачиваясь и махнувъ рукою назадъ, не безпокойтесь, я и самъ найду дорогу.

Софьинъ и Племянничковъ съ минуту смотрѣли другъ на друга, не говоря ни слова. Племянничковъ первый разразился самымъ громкимъ хохотомъ; Софьинъ тоже засмѣялся и сталъ ходить по комнатѣ.

– Да гдѣ вы, дяденька, откопали такое сокровище?

– Признаюсь, я самъ имѣлъ совершенно другое понятіе объ этомъ человѣкѣ.

– Да это золото!

– Самородокъ, если хотите!

– Вотъ еслибъ вы, дяденька, послушали, какъ мы объяснялись!

– Ужь вѣрно напроказили вы тутъ, Ѳедоръ Степанычъ!

– Я-то? Мы….

И онъ залился громкимъ смѣхомъ.

– Да что у васъ тутъ было? спрашивалъ Софьинъ тоже сквозь смѣхъ.

– У кого, – у насъ? Разговоръ.

– О чемъ же?

– Э, о чемъ же? Да на воловьей шкурѣ не перепишешь всего, о чемъ мы говорили.

– Вы однакожь понравились ему.

– Ей-богу, не виноватъ въ этомъ! Ужь стало быть такое мое счастье! Но только знаете ли что, дяденька: будьте вы при нашемъ разговорѣ, чуть ли бы этотъ добрякъ не послалъ меня къ чорту, который у него то и дѣло на языкѣ.

– Почемужь такъ?

– А ужь такъ.

И онъ снова расхохотался.

– Пойду, непремѣнно пойду! говорилъ Племянничковъ.

Сегодня же дѣлаю визитъ и дѣло въ шляпѣ.

– Глядите, Ѳедоръ Степанычъ, предупреждаю васъ. Супруга Онисима Сергеевича совсѣмъ другая статья. Это женщина съ страшными претензіями на свѣтскость, лучшій тонъ и образованность.

– Потрафимъ.

– То-то глядите! Я потерпѣливѣй васъ, да и то чуть не лопнулъ съ досады отъ этого хвастовства, умничанья и кривлянья.

– Да вы, дяденька, не умѣете. Посмотрите-ка, какъ мы выѣдемъ! Кривляться, конечно, не стану, а похвастать, поумничать – ого! на это насъ взять!

– Не пересолите только.

– Съ тѣмъ что извольте-съ.

– Но ужь этотъ мнѣ мальчишка!..

– Какой это, дяденька?

– Тамъ вы увидите живую нравственную аномалію, пятнадцатилѣтняго франта съ папироской во рту.

– И хорошія у него папироски?

– Спиглазовскія.

– Превосходно! Поздравьте меня; я у нихъ заранѣе свой въ домѣ. Ну, а барышни каковы-съ?

– Старшая какъ будто смахиваетъ на маменьку.

– А меньшая-съ?

– Меньшая… милое, доброе дитя.

– Какъ-какъ, повторите.

– Я говорю: доброе дитя.

– А милое-то кудажь дѣвалось? Такъ вотъ оно что! Хорошо она играла, выговаривала! Ну, слава Богу, слава Богу, на силу-то сказали вы по человѣчески!

– Чтожь вы тутъ находите такого? спросилъ Софьинъ, покраснѣвъ слегка.

Вмѣсто отвѣта, Племянничковъ, заложивъ руки, началъ ходить и запѣлъ самымъ страстнымъ голосомъ:

– Какіе пустяки поете вы! съ неудовольствіемъ сказалъ Софьинъ.

– Пустяки, такъ пустяки, а я все таки поздравляю васъ.