Виктор Аскоченский - Асмодей нашего времени

– Съ чѣмъ?

– Скажу послѣ, теперь не время. Побѣгу переодѣнусь да и того… ахъ, дяденька, хорошо, что вспомнилъ, – пожалуйте на извощика. Подлецъ Павлушка въ кредитъ ужь не желаетъ возить, а пѣшкомъ съ визитомъ къ такимъ аристократамъ, какъ Небѣдовы, согласитесь, не совсѣмъ презентабельно.

Чмокнувъ Софьина въ лобъ, Племянничковъ выбѣжалъ, громко и весело напѣвая: "я минуты той жду."

Додго сидѣлъ Софьинъ, обдумывая что-то, потомъ подошелъ къ столу, взялъ ситару, медленно срѣзалъ ее гильотинкой и опять положилъ на прежнее мѣсто. Глубокій вздохъ вырвался изъ груди его; онъ сѣлъ и задумался. Намеки Племянничкова какъ будто пробудили въ немъ чувство, похожее на угрызеніе совѣсти. Заглянувъ въ свою душу, онъ увидѣлъ, что почти ужь зажили глубокія раны, точившія недавно горячую кровь и крѣпко захотѣлось ему разтравить ихъ. Онъ взялъ Дневникъ незабвенной своей подруги, раскрылъ его, прочелъ одну, прочелъ двѣ страницы, и гнѣвный вскочилъ съ кресла. "Гадокъ и ничтоженъ человѣкъ!" сказалъ онъ глухо.

И, полноте! Чѣмъ же человѣкъ гадокъ, чѣмъ ничтоженъ? Тѣмъ развѣ, что онъ не перестаетъ быть человѣкомъ, что въ сердцѣ его есть неизсякаемый источникъ любви и неистребимая потребность жизни? Благодареніе Промыслу за все, за все, что даже иногда человѣкъ осуждаетъ и клянетъ самъ въ себѣ, съ своемъ безумномъ ослѣпленіи! Вырываетъ насильно нечастливецъ изъ души своей малый отростокъ надежды отъ посѣченнаго въ немъ древа жизни; умышленно старается потушить чуть тлѣющую искру святаго упованія, какбы находя въ этомъ отраду: но это крамола, это возстаніе противъ Того Всемогущаго и Премудраго Распорядителя, который ведетъ насъ, Ему Одному извѣстными, путями къ цѣли, Имъ Самимъ предназначенной… Не клевещите жь, несчастливцы, насильно закрывающіе глаза свои отъ яркаго сіянія жизни, – не клевещите на природу человѣческую! Въ самомъ вашемъ томленіи и недовольствѣ настоящимъ есть желаніе лучшаго будущаго, исканіе другой жизни, въ замѣнъ той, которая обманула васъ… Далеко въ первыя минуты скорби уносится отъ міра огорченная имъ душа. Забывая матеріальную точку опоры для своей внѣшней дѣятельности и вся охваченная духовною болью, она мчится въ болѣе сродныя ей сферы, и тамъ создаетъ себѣ мѣсто упокоенія: но по мѣрѣ ослабленія этой боли, по мѣрѣ сознанія кровной привязанности своей къ тѣлу, душа тихо спускается долу, и какъ голубица Ноева, ищетъ мѣста на землѣ, чтобъ отдохнуть купно съ утомленнымъ своимъ тѣломъ… Нѣтъ, несчастливецъ, не то ты сказалъ! Ничтоженъ человѣкъ, если онъ идетъ противъ распоряженій Промысла, безумно вземлясь на разумъ Божій; ничтожны стремленія его духа, если въ нихъ выражается намѣреніе стать выше природы человѣческой! Гадокъ человѣкъ, если онъ, забывая свое достоинство, падаетъ до низкой ступени скотоподобія и измельчаетъ требованія своего духа на однѣ животныя потребности!.. Не возвышается человѣкъ до ангела, ибо въ безконечномъ порядкѣ творенія пробѣла быть не можетъ. Онъ только становятся на сродной ему ступени, которою кончается лѣстница его восхожденія; выше этой ступени уже болѣе нѣтъ для него, и дальнѣйшее стремленіе человѣка въ высоту есть уже его паденіе…

Совершенъ былъ первенецъ творенія: но змѣй-искуситель сказалъ ему: вкуси отъ древа недозволеннаго познанія, и будешь, яко Богъ. Послушался первенецъ земля змѣя-искусителя занесъ ногу на высшую ступень совершенства, потерялъ равновѣсіе – и палъ….

Софьинъ клеветалъ на природу человѣческую подъ диктовку ума; сердце же его говорило ему совсѣмъ другое. По мѣрѣ тишины и спокойствія, водворявшихся внутри его, умъ началъ читать ему уроки гордости, которая у крѣпкихъ натуръ почти столько же находитъ для себя пищи въ несчастіи, сколько слабыя натуры находитъ ее въ Счастіи. Онъ ухватился за произнесенное когда-то имъ неосторожное слово отверженія всего, что есть прекраснаго въ жизни и потому слышалъ внутри себя голосъ, который громко возопилъ бы противъ мнимо-постыдной измѣны внезапно брошенному слову.

А между тѣмъ мы напрасно такъ скоро разстались съ Онисимомъ Сергеевичемъ, не познакомившись съ нимъ поближе. Такихъ людей со свѣчей поискать: ибо они ужь послѣдніе представители отжившаго поколѣнія. Наши потомки не найдутъ ужь этихъ топорно обдѣланныхъ характеровъ, и быть можетъ заподозрятъ разскащика въ беззаконномъ преувеличеніи. А между тѣмъ они еще живутъ и движутся межь нами съ своей грубоватой честностью, съ своимъ крѣпкимъ словомъ, которое въ иную нору пришибетъ, словно обухомъ, моднаго краснобая, съ своими ухватками и пріемами, отъ которыхъ не мѣшаетъ иногда и посторониться, – короче, со всѣми особенностями, характеризовавшими нашихъ отцовъ и дѣдовъ.