Джеймс Купер - Последний из могикан

Долго стоял Монкальм на том месте, где его покинул краснокожий, печально размышляя о непокорном характере, обнаружившемся в его диком союзнике.

Наконец, отогнав от себя думы, казавшиеся ему слабостью в минуту такого торжества, он направился обратно к своей палатке и мимоходом приказал караульным разбудить лагерь обычным сигналом.

Раздались первые звуки французских барабанов, лесное эхо повторило их. Вся долина мгновенно наполнилась военной музыкой, звуки которой заглушали аккомпанемент барабанной дроби. Трубы победителей весело и бодро оглашали французский лагерь, пока самый нерадивый солдат не занял своего поста. Но как только прозвучал пронзительный сигнал британцев, французские трубы смолкли.

Скоро французы выстроились, готовясь встретить генерала, и, когда Монкальм осматривал ряды своего войска, лучи яркого солнца блистали на оружии солдат. Он официально объявил им об успехах, которые уже были хорошо известны всем. Тотчас же отделили почетный отряд для охраны форта, и он промаршировал перед своим начальником. Потом прозвучал сигнал, возвестивший англичанам о приближении французов.

Совершенно другие сцены разыгрывались в англо-американской крепости. Едва замолк сигнал, предупреждающий о приближении победителей, как там начались приготовления к быстрому уходу. Солдаты угрюмо вскидывали на плечи незаряженные ружья и становились по местам с видом людей, кровь которых еще не остыла от недавней борьбы; казалось, они жаждали возможности отомстить за обиду, нанесенную их самолюбию. Тем не менее выступление англичан сопровождалось строгим выполнением военного этикета. Женщины и дети перебегали с места на место; многие собирали остатки скудного имущества или отыскивали взглядом своих мужей и отцов.

Солдаты стояли молчаливо, когда перед ними явился твердый, но печальный Мунро. Неожиданный удар, очевидно, поразил его в самое сердце, хотя он силился мужественно вынести обрушившееся на него горе.

Величаво-сдержанная скорбь старика тронула Дункана. Исполнив возложенную на него обязанность, он подошел к полковнику и спросил, чем он мог бы послужить ему лично.

– Мои дочери, – лаконично, но выразительно ответил Мунро.

– Боже мой! Да разве не сделано все, чтобы облегчить их положение?

– Сегодня я только военный, майор Хейворд, – сказал ветеран. – Все, кто находится здесь, вправе считаться моими детьми.

Этого было достаточно для Дункана. Не теряя ни одной драгоценной минуты, он побежал к дому Мунро, чтобы отыскать Кору и Алису. Но Дункан застал их уже на пороге. Они были готовы к отъезду; вокруг них теснились плачущие женщины. Кора была бледна, и в ее чертах выражалась тревога, но она не утратила ни доли своей твердости; глаза же Алисы покраснели, и это доказывало, как долго и горько она плакала. Обе девушки встретили Дункана с нескрываемым удовольствием, и, против обыкновения, первой заговорила Кора.

– Форт погиб, – сказала она, и грустная улыбка тронула ее губы, – но, я надеюсь, наша честь не затронута.

– Она сияет ярче, чем когда бы то ни было. Однако, дорогая мисс Мунро, теперь вам следует меньше думать о других и больше заботиться о самих себе. Военные обычаи требуют, чтобы ваш отец и я некоторое время оставались с солдатами. Скажите же, где нам найти верного покровителя для вас, чтобы сберечь от различных случайностей, которые могут сопровождать отступление?

– Нам никого не нужно, – ответила Кора. – Кто в подобную минуту осмелится оскорбить или обидеть дочерей такого отца, как наш?!

– Я не согласился бы оставить вас одних, – продолжал молодой человек, торопливо оглядываясь вокруг, – хотя бы за это мне сулили командование лучшим королевским полком! Вспомните, наша Алиса не одарена такой твердостью, как вы, Кора, и один господь знает, что ей предстоит пережить…

– Может быть, вы правы, – ответила Кора, улыбаясь еще печальнее, чем прежде. – Слышите? Судьба уже посылает нам друга в такую минуту, когда мы особенно нуждаемся в нем.

Дункан прислушался и тотчас же понял, что она имела в виду.

До его слуха долетела спокойная, торжественная мелодия священного гимна. Хейворд вошел в соседний дом, уже покинутый его прежними обитателями, и там застал Давида, который изливал свои благочестивые чувства единственным доступным для него способом – пением. Дункан подождал до той минуты, когда по движению руки Гамута ему стало ясно, что гимн окончен, и, тронув певца за плечо, кратко изложил ему свою просьбу.