Соломон Нортап - 12 лет рабства. Реальная история предательства, похищения и силы духа

Сразу же после этого события наша партия была собрана в Сентрвиле, и, когда несколько владельцев прибыли и забрали деньги за наш наем, нас погнали обратно на Байю-Бёф. На обратном пути мы проходили через какую-то маленькую деревушку, и я мельком увидел Тайбитса, сидевшего на пороге грязной лавчонки, неряшливого и неухоженного. Не сомневаюсь, что страсти и скверный виски к этому времени списали его со счетов.

По прибытии я узнал от тетушки Фебы и Пэтси, что за время нашего отсутствия последняя все глубже и глубже увязала в неприятностях. Бедная девушка воистину стала объектом всеобщей жалости. «Старый окорок» (так рабы за глаза называли Эппса) бил ее еще чаще и ожесточеннее. Стоило ему возвратиться из Холмсвиля распаленным спиртным – а теперь это случалось постоянно, – как он принимался сечь ее кнутом, просто чтобы угодить хозяйке. Он наказывал ее столь жестоко за преступление, коему он один был единственной и неустранимой причиной. В моменты трезвости его не всегда можно было склонить таким образом ублажить ненасытную жажду мести жены.

Избавиться от Пэтси – сбыть ее с глаз долой, путем продажи, или ее смерти, или любым иным способом, – похоже, в последние годы это было главной мыслью моей хозяйки. Пэтси была всеобщей любимицей еще в детстве, даже когда росла в большом доме. Тогда ее баловали и любовались ее необычной живостью и приятной внешностью. Как рассказывал дядюшка Абрам, ее не раз кормили даже такими лакомствами, как печенье и молоко. И мадам в дни своей молодости любила позвать ее на веранду и приласкать, как игривого котенка. Но в настроении этой женщины произошла печальная перемена. Теперь лишь черные и гневные демоны царили в храме ее сердца, и под конец она не могла смотреть на Пэтси иначе, чем с сосредоточенной ненавистью.

В сущности, госпожа Эппс была от природы не такой уж злой женщиной. Верно, она была одержима дьяволом ревности, но помимо этого многое в ее характере заслуживало восхищения. Ее отец, мистер Робертс, живет в Чейнивиле. Он влиятельный и уважаемый человек, почитаемый во всем приходе более, чем любой другой гражданин. Она получила неплохое образование в каком-то учебном заведении на этой стороне Миссисипи. Она была красива, во многих отношениях одарена и обычно добродушна. Она была добра ко всем нам, кроме Пэтси, – и часто в отсутствие мужа посылала нам какое-нибудь лакомство с собственного стола. В другой ситуации – в ином обществе, нежели то, что существовало на Байю-Бёф, – ее почитали бы элегантной и восхитительной женщиной. Воистину дурным ветром занесло ее в руки Эппса.

Он почитал и любил свою жену настолько, насколько грубая натура вообще способна любить, но его крайний эгоизм всегда брал верх над супружеской привязанностью.

Эппс был готов удовлетворить любой каприз супруги – выполнить любую ее просьбу при условии, что это не слишком дорого ему обойдется. На хлопковом поле Пэтси стоила любых двух других его рабов. Он не смог бы заменить ее никем, кто приносил бы те же деньги, что приносила она, поэтому идея избавиться от нее была для него немыслима. Но хозяйка видела ее в совершенно ином свете. В ней была уязвлена гордость высокомерной женщины; кровь пламенной южанки кипела при виде Пэтси, и ее не смогло бы удовлетворить ничто, кроме удовольствия вытоптать жизнь из беспомощной невольницы.

Порою поток ее гнева выплескивался и на Эппса, поскольку у нее были все причины его ненавидеть. Но затем буря сердитых слов утихала, и в доме вновь воцарялся сезон покоя. В такие моменты Пэтси тряслась от страха и плакала навзрыд, будто у нее вот-вот разорвется сердце, ибо знала по опыту, что, если хозяйка доведет себя до белого каления, Эппс успокоит ее обещанием выпороть Пэтси – обещанием, которое он неизменно сдерживал. Так ревность, гордость и месть вели войну с алчностью и животной страстью в доме моего хозяина, наполняя его ежедневным раздором и ссорами. И сила всех этих домашних бурь выливалась в конечном счете на голову Пэтси – простодушной рабыни, в чье сердце Господь посеял семена добродетели.

Летом, последовавшим за моим возвращением из прихода Сент-Мэри, я создал план по обеспечению самого себя пищей, который, хоть и был прост, оправдался сверх всяких ожиданий. Ему последовали многие другие люди моего положения, вверх и вниз по байю, и он стал приносить такую пользу, что я испытывал большое искушение почитать себя общим благодетелем. В то лето в беконе завелись черви. Ничто, кроме смертельного голода, не могло бы заставить нас есть его. Еженедельного пайка кукурузной муки едва ли было достаточно, чтобы утолить голод.