Соломон Нортап - 12 лет рабства. Реальная история предательства, похищения и силы духа

Надсмотрщиком Форда на этой плантации был некий мистер Чапин – добродушный уроженец Пенсильвании. Плантация находилась в его исключительном ведении. Как и остальные, Чапин невысоко ставил Тайбитса (и этот факт, вкупе с закладной на 400 долларов, впоследствии стал для меня большой удачей).

Теперь я был принужден трудиться изо всех сил. С первого луча рассвета до поздней ночи мне не было позволено ни мгновения праздности.Как бы дело ни шло, угодить Тайбитсу было невозможно. Он непрестанно сыпал проклятиями и жаловался. Он ни разу не сказал мне доброго слова. Я был его верным рабом и немало зарабатывал для него каждый день – и все же каждый вечер возвращался в свою хижину, сгибаясь под грузом оскорблений и обидных эпитетов.

Мы завершили строительство зерновой мельницы, кухни и прочего и уже занимались сооружением ткацкой, когда я совершил проступок, в этом штате караемый смертью. То была моя первая схватка с Тайбитсом. Ткацкая, которую мы возводили, стояла во фруктовом саду в нескольких ро́дах [36]от дома Чапина, или «большого дома», как его называли. Однажды вечером, проработав до тех пор, пока не сделалось слишком темно, чтобы видеть собственные руки, я получил от Тайбитса приказ подняться утром спозаранку, взять у Чапина бочонок гвоздей и начать прибивать доски обшивки.

Я вернулся в хижину крайне усталый и, приготовив себе ужин из бекона и кукурузной лепешки и поболтав немного с Элизой, которая занимала ту же хижину вместе с Лоусоном, его женой Мэри и рабом по имени Бристоль, улегся на земляной пол, даже не помышляя о тех страданиях, которые ожидали меня поутру. Еще до зари я стоял на веранде «большого дома», ожидая появления надсмотрщика Чапина. Будить его ото сна и излагать ему мое дело показалось бы мне непростительной наглостью. Наконец он вышел. Сняв шляпу, я сообщил ему, что мастер Тайбитс велел мне попросить у него бочонок гвоздей. Зайдя в кладовую, он выкатил бочонок, одновременно сказав, что, если Тайбитсу нужен другой размер, он постарается их добыть, но пока я могу пользоваться этими. Затем, вскочив на лошадь, которая уже стояла оседланная и взнузданная у дверей, он поскакал в поля, куда еще до него ушли рабы. А я подхватил бочонок на плечо и пошел к ткацкой, где вскрыл у бочонка дно и начал прибивать доски обшивки.

Когда начал разгораться день, Тайбитс вышел из дома и двинулся к тому месту, где я трудился в поте лица. В это утро он казался еще мрачнее и угрюмеее обычного. Он был моим хозяином, наделенным законным правом на мою плоть и кровь, и мог проявлять в отношении меня любую тираническую власть, к какой побуждала его злобная натура. Но не было такого закона, который помешал бы мне глядеть на него с сильнейшим отвращением. Я презирал его повадки и его тупость. Я как раз вернулся к бочонку за очередной порцией гвоздей, когда он подошел к ткацкой.

– Кажется, я велел тебе начать прибивать обшивку этим утром, – заметил он.

– Да, господин, и я как раз этим занимаюсь, – ответил я.

– Где же? – спросил он.

– На другой стороне, – был мой ответ.

Он обошел здание с другой стороны и некоторое время изучал мою работу, что-то придирчиво бормоча себе под нос.

– Разве я не велел тебе вчера вечером взять бочонок гвоздей у Чапина? – вновь спросил он.

– Да, господин, я так и сделал; и надсмотрщик сказал, что достанет для вас гвозди другого размера, если они вам понадобятся, когда вернется с поля.

Тайбитс подошел к бочонку, мгновение смотрел на его содержимое, а затем в ярости пнул его. Набросившись на меня с неожиданной злобой, он воскликнул:

– Черт тебя подери! Я-то думал, что ты хоть что-то смекаешь!

Я рискнул ответить:

– Я старался сделать так, как вы мне сказали, господин. Я не хотел ничего плохого. Надсмотрщик сказал…

Но он перебил меня таким потоком проклятий, что я не смог закончить предложение. Под конец он бегом бросился к дому и, зайдя на веранду, схватил один из кнутов надсмотрщика. У этого кнута была короткая деревянная рукоять в кожаной оплетке, со свинцовым утяжелителем на толстом конце. Ремень плети был около трех футов в длину и сделан из плетеной сыромятной кожи.

Поначалу я струхнул, и первым моим побуждением было бежать. В доме и службах не осталось никого, кроме Рейчел, кухарки и жены Чапина – и ни одной из них не было видно. Все остальные были в поле. Я знал, что он намерен высечь меня, и это был первый раз, когда кто-то пытался это сделать с момента моего прибытия в Авойель. Более того, я чувствовал, что служил ему верой и правдой – что я не повинен ни в каком зле и заслуживаю похвалы, а не наказания. Мой страх превратился в гнев, и, прежде чем он добрался до меня, я твердо решил, что не дам себя высечь, пусть даже это будет вопрос жизни или смерти. Размахивая кнутом над головой и держа его за тонкий конец кнутовища, он подобрался ко мне и со злобной усмешкой велел раздеться.