Иероним Ясинский - Мотылёк

Кое-кому он пожал руку. Заглянув в комнату, где находился буфет, и в сером дымном воздухе горели лампы, и безостановочно галдела толпа мужчин, он стал ожидать конца кадрили.

Беглым взглядом снова окинул он публику.

Преобладали швейцарки, малороссиянки, цыганки в красных и синих плащах и «ночи» с серебряными и золотыми полумесяцами в волосах.

Замаскированных мужчин было мало. Неизбежный дурак в костюме, взятом напрокат из театра, усердно кивал головой, чтобы вызвать звон бубенчиков. Да ещё Дон Кихот одиноко бродил по залу, протискиваясь меж танцующими и выкидывая от времени до времени нелепые па. Полицмейстер, лысый, красивый брюнет с осанкой гусарского полковника, стоявший у дверей в наблюдательной позе, тревожно посматривал на него, основательно подозревая, что этот рыцарь печального образа жестоко пьян.

Улыбаясь, Ракович подошёл к одной даме, которую узнал по родимому пятнышку на прекрасном белом плече, и завязал разговор.

Дама бойко отражала его вопросы, но, наконец, созналась, что она – она .

– Каким образом, Этелька, ты здесь?

– Ах, отстань!.. Чем я хуже других?

– Этелька! Все эти барыни и барышни – сама святость! И если б они узнали, что ты здесь, они разорвали бы тебя на части…

– Молчи!

Кадриль кончилась. Начался вальс, Ракович стал кружиться с Этелькой. Но, посадив Этельку и побежав для неё за мороженым, он потерял её. Несколько минут он напрасно толкался по залу.

Его остановила «ночь» в красных лентах и тихо сказала:

– Кого ищешь? Меня?

Молодой человек вздрогнул и пристально посмотрел в глаза, сверкавшие из прорезов бархатной маски.

– M-me Кар…

– Потише!

Он предложил ей руку, и они пошли по залу.

– Муж здесь?

– Здесь. Но он не знает моего домино.

– Ты сердита на меня?

– А ты влюблён в Вареньку? – с упрёком произнесла она.

Он покраснел и сделал большие весёлые глаза.

– И не думал!

– Лжёшь. Я видела у фотографа её портрет. Тайно снималась для тебя… Видишь, я всё знаю!

– Знаешь. Но прошу тебя – секрет… Об этом никто не должен знать. Право, я ещё только предположение сделал… А от предположения до предложения…

– Да за тебя не отдадут!

– Не отдадут, сам возьму.

Она засмеялась.

– Ну, а со мной как ты поступишь?

– Как всегда. Поцелую, при случае.

– Так являйся завтра утром, когда муж в палате… В одиннадцать часов.

– Буду, буду…

Он блеснул счастливыми глазами и нежно сжал руку молодой женщине.

Музыка гремела, и пары всё кружились.

Дон Кихот пускался по временам вприсядку под звуки польки.

Благодаря пёстрым костюмам дам, зал, казалось, был полон георгин, роз, пионов, и чудилось, что какой-то тёплый гармоничный ветер колеблет розовые, голубые, палевые и тёмно-красные лепестки этих крупных цветов, превращаясь иногда в вихрь и смешивая их в разноцветный колоссальный букет.

В глубине зала лёгкий оранжевый туман окутал собою люстры: было пыльно.

Под хорами, откуда неслись звуки скрипок, кларнета и контрабаса, толпились мужчины в чёрном. Там же, впереди, сидели незамаскированные дамы и мамаши юных домино.

Ракович расстался с m-me Карасёвой, когда началась новая кадриль, и опять пустился в поиски за Этелькой.

Но Этельки всё не было. Должно быть, она уехала, найдя другого кавалера.

Он скучал, танцы не развлекли его. M-me Карасёва два раза подходила к нему, и два раза они толковали о завтрашнем утре. Наконец, он стал избегать её.

Было двенадцать часов. Тихая радость, которую он испытывал в начале бала, сменилась в нём желанием спать. Он зевал.

Маски неинтересны, знакомых между ними почти не было, Этелька исчезла. Он подумал, что единственные десять рублей его останутся целы, и решил ехать домой, чтоб не проспать утра.

Зал стал понемногу пустеть. В провинции, да ещё глухой, не понимают бессонных ночей. Впрочем, бал должен кончиться ещё часа через два.

Ракович уже направлялся к дверям, как почувствовал во всём организме приятное сотрясение, широко раскрыл глаза, живо обернулся – и остался.

В зал впорхнула новая маска.

Она была среднего роста, с обнажёнными до розовых локтей руками, затянутыми в белые перчатки. Ножки у неё были маленькие, шея – тонкая, смугловатая, и узкие плечи: казалось, им тесно в их крепкой как атлас свежей коже, оттенённой молочной кисеёю фантастической сорочки. Мягкие локоны пышных золотисто-льняных волос покрывала стеклярусная шапочка, сверкавшая наподобие диадемы и украшенная двумя длинными рожками из павлиньих перьев. В походке и манере держать себя и в её фигуре было что-то миловидное – развязность, не совсем ещё свободная от застенчивости, изобличавшая девушку, только что переставшую быть девочкой. Она подвигалась прямо по направлению к Раковичу. Её шёлковая алая юбочка с чёрным шашечным рисунком была как-то по-детски коротка, пояс сверкал блёстками и бисером, и на груди сияла золотая перевязь, а за спиной стояли два маленьких газовых крылышка.