Александр Дюма - Ущелье дьявола

– И для Христины! Ты забываешь самое главное! Девочка эта – премиленькая, да и колдунья тоже. Я думаю, как и ты, что недурно было бы снова наведаться в это место. Но из того, что нам попалось такое славное птичье гнездышко, еще не следует, что надо раскисать. Напротив, с завтрашнего же дня примемся за учение, а потом будем думать и о воскресенье. Только бы пережить все, а там, бог даст, хватит еще времени и на деревенские идиллии, и на любовь. Пока же не будем забывать, что мы – мужчины.

Остановившись в Неккарштейнахе выпить пива и дать отдых коням, они двинулись дальше, и было еще совсем светло, когда они въехали в Гейдельберг. На всех улицах и во всех окнах гостиниц мелькали студенты. Знакомые кланялись Самуилу и Юлиусу. Самуил, по-видимому, пользовался глубоким уважением – все почтительно его приветствовали. Но когда он очутился на главной улице, то уважение сменилось восторгом, а въезд его превратился в триумфальное шествие.

Студенты всех сообществ – и «мшистые дома», и «простые зяблики», и «фуксы» [2], и «лошадки» [3], – все они высыпали к окнам и дверям, махая фуражками и отдавая честь бильярдными киями. Все распевали знаменитую песню «Кто спускается там по холму?», оканчивающуюся словом «Виваллераллера». Самуил крикнул толпе:

– Довольно! Что вы так шумите и беснуетесь? Посторонитесь, а то мы не сойдем с коней!

Но толпа не расступалась. Все наперебой хотели принять у Самуила коня и отвести его в конюшню. Один из студентов, лет тридцати, выбежал из гостиницы и закричал:

– Расступитесь! Здравствуй, Самуил! Ура! Наконец-то ты вернулся, великий человек!

– Здравствуй, Трихтер, здравствуй, мой милый, сердечный друг, – отозвался Самуил. – Меня очень трогает твой восторг. Позволь мне только сойти с коня. Готово! Пускай Левальд отведет его. Ты что же, дуешься? Да, я знаю, Левальд всего лишь обыкновенный товарищ. Но недурно бывает иногда и королю сделать что-нибудь для простого смертного. Ты же иди с нами, с Юлиусом и со мной, в дом коммершей [4].

То здание, которое Самуил назвал домом коммершей, было гостиницей «Лебедь», главной гостиницей в Гейдельберге, у двери которой он остановился.

– Из-за кого собралось так много народу? – спросил Самуил у Трихтера. – Разве меня ждали?

– Нет. Это празднуют начало пасхальных каникул, – ответил Трихтер, – ты приехал как раз вовремя. Идет коммерш фуксов.

Метрдотель, уже предупрежденный о приезде Самуила, прибежал немедленно – он гордился таким гостем и заискивал перед ним.

– Ого! Вы опоздали, – заметил ему Самуил.

– Простите, но сегодня вечером мы ожидаем его королевское высочество, принца Карла-Августа, сына баденского курфюрста, он отправляется в Штутгарт и проедет через Гейдельберг.

– А мне что за дело? Он принц, а я король.

Юлиус подошел к Самуилу и шепнул:

– Разве присутствие принца помешает нам?

– Я полагаю, как раз наоборот.

– Прекрасно! Значит идем!

Самуил, Юлиус и Трихтер пошли на студенческий бал, который Трихтер назвал коммершем фуксов.

Когда открылась дверь просторной залы, Юлиус в первую минуту ничего не мог ни разглядеть, ни расслышать. Дым его ослеплял, а шум голосов оглушал. Впрочем, с каждым входящим сюда происходило то же самое, но потом мало-помалу человек привыкал, приспосабливался и начинал различать фигуры и голоса.

Тут было множество совсем юных студентов, которые длиной своих бород могли бы поспорить с любым халдейским мудрецом, виднелись усы, которым позавидовала бы плакучая ива. Были тут и костюмы, поражавшие своей причудливостью, иногда бросался в глаза головной убор Фауста, украшенный пером цапли, или какой-нибудь чудовищный галстук, в котором утопала чуть не вся голова, либо золотые цепочки на голой шее. В особенности же много виднелось кружек, размеры которых могли привести в ужас бочку, и трубок, способных испугать печную трубу.

Дым, вино, оглушительная музыка, беспорядочные взрывы хорового пения, головокружительная пляска, звонкие поцелуи, расточаемые развязным девушкам, которые громко хохотали, – все это путалось и смешивалось в какой-то дьявольский калейдоскоп, навевавший образы Гофмана. Самуил был удостоен самого пышного приема. Ему немедленно преподнесли его трубку и гигантский кубок, наполненный до краев.

– Что тут? – спросил он.

– Крепкое пиво.

– Ну вот еще! Разве я похож на йенского студента? Вылей это и принеси мне пуншу.

Кубок наполнили пуншем. В него вмещалось больше пинты. Юноша выпил его одним махом. По всей зале раздались рукоплескания.