Павел Анненков - Литературный тип слабого человека. По поводу тургеневской «Аси»

Вот почему всякий раз, когда к этому классу людей публично обращены красноречивые слова упрека и поучения, мы их встречаем с глубоким сочувствием, потому что только к нему и можно обращать их. Одни живые люди нуждаются в совете и выговоре, а мертвые имеют право на беспристрастный суд и оценку: наставление для них бесполезно. Многое остается сделать «слабому» человеку нашего времени, и поучение, которое является как сапер, очищающий ему дорогу, тут совершенно на месте, благодетельно и необходимо. Кто не присоединится к голосу, вызывающему малочисленный отряд людей, носящих в себе залоги нравственного образования, обратить внимание на те пороки внутреннего его устройства, которые мешают каждому из его членов войти в полный круг деятельности. Пусть «слабый» человек откажется от удовольствия чувствовать себя справедливым во многих случаях и наслаждаться одним этим чувством; пусть сойдет он в гражданскую, общественную жизнь толпы, пробивая в ней новые каналы и тропинки, никогда не зарастающие, если так верно проложены, что люди устремляются по ним тотчас же; пусть, наконец, сознает он важность своего призвания, откуда являются всегда и силы исполнить его по мере возможности. Все эти требования очень скромны, да мы думаем, что задавать людям необыкновенные уроки, предполагающие в них огромные способности, вряд ли благоразумно, даже с педагогической точки зрения. В свойствах нашего характера и складе нашей жизни нет ничего похожего на героический элемент. Задачи, которые предстоит разрешить современности, кажется нам, все такого свойства, что могут быть хорошо разрешены одним честным, постоянным, упорным трудом сообща и нисколько не нуждаются в появлении чрезвычайных, исключительных, огромных личностей, так высоко ценимых Западной Европой, где на них возлагаются и все надежды общества. Правда, есть особенного рода доблести, без которых нельзя себе представить существование государства, которые должны быть тщательно сберегаемы и воспитываемы. К этому роду доблестей относятся все примеры хладнокровной встречи внезапной и злонамеренной подготовленной беды, поучительные примеры людей, смело выдерживающих бремя нищеты и преследования, которые посланы на них и на семейства их каким-нибудь противодействием беззаконному расчету корыстолюбия, произвола и испорченности, наконец примеры сбережения нравственного достоинства посреди всеобщего растления окружающих и несмотря на озлобленные нападки со всех сторон и множество других еще примеров. Это тоже героизм своего рода, заслуживающий, чтоб он был повсеместно укореняем совокупным действием воспитания, печати и наставления, но это, вместе с тем, героизм второстепенный, домашний, если смеем так выразится, который относится к европейски понимаемому героизму, как мещанская драма к трагедии или как страдательное лицо к лицу действующему. Он лежит преимущественно в благородных основах человеческой природы, не требует особенных даров духа и потому доступен не только всевозможным характерам (за исключением совершенно ничтожных, разумеется), но и всем нациям, турку и японцу, точно так же англичанину и французу. Доказательств на это можно представить много. К нему способен также и всякий русский, если только предварительно дух его не загублен еще со школьной скамьи или не подавлен вконец обстоятельствами, примерами и невежеством. Совсем другое представление связываем мы с идеей доблести, увлекающей за собой весь свой век неудержимо: для этой у нас нет достойных занятий, нет вопросов, которые были бы только ей впору и по плечу, да и призывать ее мы считаем совершенно бесполезным, как уже сказали. Нужды наши весьма просты, очевидны, общепонятны, а по нуждам, как известно, образуются и люди.

Самые сложные занятия наши, задачи, признанные единогласно трудными, не превышают однако ж ни на волос обыкновенных человеческих способностей, а таких дел, которые потребовали бы огромного, необычайного развития характера и воли у частного лица, мы не видим вокруг себя нигде. Напротив, нет такого дела, к которому, при известной доле опытности, не мог бы приступить всякий образованный человек, наделенный талантом в обыкновенной мере: пусть только он прежде подумает о себе и воспитает себя к упорному труду, к ясному пониманию своих обязанностей. Не от героев, не от доблестных мужей, которых надо еще создать, ждем мы помощи и содействия, а от возможно большего количества добрых примеров. Взятые все вместе, в их общей сумме, они, конечно, могут составить поучение, превосходящее своими размерами все, что способен дать отдельный человек, какими бы страшными силами ни обладал он. Мы даже весьма легко готовы примириться с мыслью, что на почве нашей не вырастет несколько величавых дубов, способных приковать удивление многих поколений (предположение, разумеется, несбыточное), – лишь бы только вся остальная растительность цвела одинаково здорово и никто бы не мешал ей свободно развиваться и приносить свои плоды!