Теодор Фонтане - Сесиль. Стина (сборник)

«Нет, так не пойдет, – размышлял граф, шагая взад-вперед по комнате и все более раздражаясь и нервничая. – Я всеми силами помешаю этому. Я виноват, да и еще раз да, и снова, и опять да. И я не свалю с себя ответственности. Но ведь виновата не только моя глупость, там постаралась моя добрая приятельница, моя добрая вдова Питтельков, эта черноволосая ведьма, которая с каждым днем становится своевольнее. При всем ее bon sense [243]она одержима бесом тщеславия. Она не только думает, что может вить из меня веревки, она еще хочет воткнуть свою сестрицу, эту блондинку с унылой физиономией ходячей добродетели прямиком в наше семейство. Но я покажу бабам Питтельков со всеми их наглыми притязаниями, что они рубят дерево не по себе. Неблагодарная тварь. Я ее вытащил из грязи, а она платит за мою доброту такой монетой».

Во время этого монолога он нечаянно взглянул в зеркало. Потом присмотрелся к своему отражению, поправил красный шейный платок и рассмеялся.

– Вот, значит, как выглядит человек чести, спаситель вдовушек и отец сироток. Честь имею…

И он раскланялся сам с собой.

– Все та же старая песня. Стоит сесть в лужу, как начинаешь разыгрывать святую невинность, бранить соучастников, которые обычно виноваты куда меньше тебя, и заставлять других расплачиваться за глупости, которые вполне самостоятельно совершил ты сам. В моем случае эти мерзкие увертки называются аристократическим образом мыслей. И я еще заношусь перед бабами Питтельков, а ведь они, по крайней мере, не рисуются перед всем светом принципом noblesse oblige [244]. Жалкий я человек. Как ни посмотри, стыд и срам. И все же нужно что-то предпринять, если даже моя вина станет в десять раз больше.

С этими словами он дернул шнур звонка.

– Извозчика, Иоганн.

И пока Иоганн ходил на ближайшую стоянку, старый граф занимался перед зеркалом своим туалетом, тщательно, но с быстротой старого солдата.

Через полчаса извозчик остановился у входа в Инвалидный парк. Старый граф вышел и, перейдя улицу, направился к известному дому, который словно замер в ярком свете полуденного солнца. Паулина стояла у окна. Она заметила графа, торопливым шагом направлявшегося к ее жилищу.

– Господи, – сказал она. – Дожили. Прямо среди бела дня!

Но при этом она поправила воротничок блузки и забросила за печку кухонный передник. Раздался звонок.

– Мама дома?

Ольга хотела сказать, что посмотрит, но граф был не в том расположении духа, чтобы соблюдать смешные формальности на своей собственной территории. Не дожидаясь, пока о нем доложат, он вошел в комнату одновременно с Ольгой.

– Добрый день, вдова.

Фрау Питтельков видела, что он в скверном настроении, и потому, не вставая со своего места у окна, равнодушно протянула:

– Добрый день, граф… Ужасная жара…

Старый граф не проявил желания поддержать разговор о погоде. Без лишних церемоний усевшись на тахту, он принялся обмахиваться носовым платком. В комнате было душно.

– Сегодня я пришел по серьезному делу, Паулина. Что там со Стиной?

– Со Стиной?

– Да. Она завела шашни с моим племянником. И теперь он спятил и хочет жениться. И кто в этом виноват? Ты, Паулина. Ты заварила эту кашу. Ты и только ты. Стина шагу не сделает, к окну не подойдет без твоего разрешения. Она всегда делала только то, чего хотела и что одобряла ты, так что вина за скандал на тебе. Я спрашиваю тебя, заслужил ли я такое обращение? Что ж, посмотрим, что из этого выйдет. Ты поступай, как хочешь, а я поступлю, как я хочу. Мир, конечно, сошел с ума, но не настолько, чтобы семейства Хальдерн и Питтельков рука об руку бросали вызов своему веку [245]. Нет, Паулина. Я такой чепухи не потерплю, а от тебя требуется только одно: чтобы ты положила конец этому ребячеству.

– Я не могу.

– Потому что не хочешь.

– Еще как хочу. И давно хочу, как только началась эта история, эта беда для моей Стины.

– Что?

– Беда для моей Стины. Да, граф. Или вы думаете, что я настолько глупа, чтобы считать это счастьем? Господи Боже, да вы, господин граф, и впрямь с луны свалились. А теперь послушайте меня. Здесь через улицу живет один слесарь, золотые руки, а у него племянник, пригожий парень, работал силачом в цирке Майкеферов, а нынче опять в слесарях. Он прошлое лето увивался за Стиной, и ежели он девушку возьмет, я в первое воскресенье отправлюсь в Собор или на исповедь, выплачусь всласть и возблагодарю Бога за великое Его благодеяние и милость, чего я уж давно не делала. Да, граф, вот как обстоят дела. Стина, девочка моя, она не из таких, что виснут на мужчине или выцарапывают его себе силой, будь он хоть граф, хоть не граф. Ей это без надобности. Она в девках не засидится. Она здоровая и аккуратная, и никаких безобразий не позволяет, а ведь не каждый может так про себя сказать. Верно я говорю?