Альбер Бланкэ - Война амазонок

– Так и в добрый час! – подтвердил паяц, продолжая наряжать Ренэ.

Едва успел он кончить, как раздались оглушительные крики.

– Табарен! Табарен! – заорала толпа, не привыкшая еще к имени Тиртена.

– Тебя зовут, ступай же, товарищ! – сказал паяц.

Ренэ одним прыжком вскочил на лестницу, как бомба вылетел на подмостки и, ошеломленный, очутился перед тысячами глаз. Публика встретила вчерашнего любимца оглушительными рукоплесканиями.

– Что это значит? – воскликнул Мондор, не узнав помощника, и бросил от удивления свои пузырьки. – Что я вижу? Тиртена у меня подменили!

Ренэ, сделавшись предметом веселого внимания публики, как вкопанный стоял на подмостках.

Старик Мондор подошел к нему нос к носу и стал рассматривать его с таким комическим, но натуральным любопытством, что народ заливался громким смехом, воображая, что вся эта сцена заранее подготовлена.

– Тиртен, бедный мой друг и сотрудник, какие злые духи изменили тебя до такой крайности? Ты ли это?

– Это я, хозяин, – отвечал тот жалобно.

– Странная вещь! Непонятная вещь! Клянусь честью хирурга. Как же это? Давеча утром я оставил у себя этого человека с носом вроде трубы, как и подобает быть служителю такого хозяина, как моя особа, а теперь явился он передо мной с носом длинным-предлинным – чуть не с аршин!

– Хозяин, а хозяин, – заговорил под влиянием необыкновенного положения Ренэ настоящим паяцем, – как же не вытянуться моему носу? Сам суди, ведь я истый парижанин, а у какого парижанина не надорвется нос, когда он видит, как все дела у нас идут шиворот-навыворот? Поневоле нос тебе наклеят!

– Это что значит? Ах ты плутишка, интриган! Не вздумал ли и ты сунуться носом в таинственные нити политики?

– Ну как же не попытаться, хозяин, хоть раз-то в жизни? Если сам пороху не выдумаешь, так у других научишься. Вот и я волей-неволей подслушал славные куплетики насчет господ Гонди и Бофора – объедение, да и только.

– Насчет отца народа и короля рынков! – воскликнул Мондор, с почтительною поспешностью снимая шляпу.

– Да здравствует наш Гонди! – заорал в толпе какой-то бешеный фрондер.

– Пошли Господь много лет здравствовать герцогу Бофору! – подхватил другой, махая шляпой.

– Что за хвалебные восторги! – воскликнул Ренэ с горькой усмешкой.

– Песню! Песню! – закричали в передних рядах.

– Не жеманься, дружочек, спой свою песенку, – сказал Мондор в ожидании блистательного успеха.

В эту минуту Ренэ встретился глазами с Маргаритой, и это возвратило ему смелость. Он схватил пародийную скрипку – дощечку, на которой натянута одна струна, и, взмахнув толстым смычком, ударил по струне. По всему пространству пронесся глухой сиплый звук, похожий на вызов.

Звучным, приятным голосом он затянул куплет, который в скором времени обошел весь Париж.

Гонди, ты, который называешься нашим отцом, Гонди, ты, который зришь наши беды, Слезы парижанина осуши! Гонди, ты, который называешься нашим отцом, У нас и голод, и война, И крайняя нищета, Тогда как ты спишь на цветах. Гонди, ты, который называешься нашим отцом! Если тебе шапку дадут, От нас ты будешь чересчур высоко.

– Браво! Браво! – крикнули мазаринисты, прибывшие на площадь.

– Это гнусно! Безбожно! – заревела толпа. – Тиртен поплатится!.. Его двор подкупил!.. Мазарини денег ему дал!.. Долой его! Выбросьте вон!.. Какое нахальство… Да здравствует Гонди! Долой Мазарини!

– Слышишь, что ты наделал? – бормотал раздосадованный Мондор.

– Правда, правда, господа публика! Гонди великий человек, и я прошу прощения за то, что повторил эту скверную песенку.

– Давно бы так!..

– С ващего позволения я намерен угостить вас другой песней, в честь господина Бофора.

– Браво! Какая славная мысль!

– Смотри же, друг Тиртен, не осрамись, – увещевал его Мондор.

Ренэ извлек из своего инструмента такой визгливый звук, что вся площадь разом затихла. На мотив, известный всем уличным мальчишкам, Ренэ громко затянул песенку:

– Браво! – восклицала толпа, пуще всех – женщины. Ренэ опять встретился глазами с Маргаритой, которая остолбенела, узнав в паяце своего кузена, и продолжал:

– Долой Тиртена! – закричал кто-то.

– Нет, пускай продолжает, – заорали другие.