Луиза Мэй Олкотт - Сестры Марч (сборник)

– Как все тут слабо, какие плохие рифмы!.. Конечно, я писала то, что чувствовала. Мне было одиноко в тот день, и я ушла плакать на чердак. И зачем только мне надо было выставлять себя на посмешище?.. – Джо разорвала на мелкие кусочки вырезку, которой так дорожил профессор.

– Пусть так… Эти стихи фыполнили свое назначение. Но у меня еще есть твоя коричнефая книжка со стихами и разными заметками, – с улыбкой произнес Баэр, глядя, как ветер уносит газетные обрывки. – Когда я читал эти стихи, мне думалось: «Ей грустно, ей одиноко, но она могла бы найти себе утешение в настоящий любовь. Фот мое сердце, полное нежных чуфств к ней. Если это не слишком жалкая вещь в сравнении с тем, что я хотел бы просить фзамен, – фот, пусть она берет его, ради Бога!»

– Ты приехал сюда, чтобы раз и навсегда узнать, что твое сердце никакое не «жалкое», а дорогое и необходимое мне сокровище! – чуть слышно проговорила Джо.

– Сначала я не осмелифался так думать, хоть ты и сделала мне радушный прием. Но потом у меня поселилась надежда, и я сказал себе: «Добьюсь своего – даже если придется пожертфофать жизнью. Она будет моя!» – он горделиво вскинул голову, словно штурмуя подбирающуюся к ним завесу тумана.

Джо казалось, что он был великолепен в это мгновение, хотя и не гарцевал перед нею на коне в пышном одеянии.

– А почему ты вдруг надолго исчез? – спросила она чуть погодя.

Ей нравилась эта игра в доверительные вопросы и искренние ответы.

– Мне трудно было решиться. Как я могу увести тебя из фашего чудесного дома, федь у меня нет даже свой угол? Мне надо долго трудиться и ждать, прежде чем у меня будет свое гнездо. Пока я лишь бедный старик, у которого за душой нет ничего, кроме некоторой образованности.

– Вот и хорошо, что ты беден. Богатый муж – это не для меня, – решительно сказала Джо. – Не надо бояться бедности. Я со временем научилась ее не бояться и быть счастливой тем, что могу работать и помогать всем, кого люблю. И потом, какой ты старик? Разве сорок лет – это старость? Даже будь тебе семьдесят, я все равно тебя полюбила бы.

Теперь уже профессору впору было лезть в карман за платком, но Джо предупредила его, достав свой. Потом она забрала у него из рук пару свертков.

– Что ж, ты только что отдал себя моим заботам. Мне теперь осушать твои слезы и нести с тобой общую ношу. И с завтрашнего дня я тоже берусь за труды – мы будем сообща зарабатывать на свой дом. Соглашайся – иначе я никуда не пойду, – заявила она, не позволяя ему забрать свертки назад.

– Но хватит ли у тебя терпения? Я уеду далеко, и тебе придется ждать. Федь сначала я должен помочь мальчикам, потому что даже ради тебя я не могу нарушить слово, данное Минне. Сможешь ли ты простить мне это и жить без душевных терзаний длинные дни нашей разлуки?

– Да, я уверена в себе, потому что мы любим друг друга, а это поможет нам перенести все остальное. У меня тоже есть и работа, и долг перед моими близкими – то, чем я не могу пренебречь даже ради тебя. Так что будем работать – ты на Западе, я здесь. Ну а все остальное в руках Всевышнего.

– О Боже! Ты даешь мне надежду и фселяешь мужество, а что я могу тебе дать, кроме переполненного сердца и пустых рук?

Джо никогда, никогда не умела вести себя прилично. Она не нашла ничего лучшего, как, стоя уже на ступенях дома, вложить в его ладони свои, сказав: «Вот, теперь не пустые».

А потом… Потом она поцеловала его, стоя под зонтом. Правда, свидетелями этой неприличной сцены были лишь одни мокрые воробьи. Но скажу вам честно: если бы каждая из этих птах была человеческим существом, Джо сделала бы то же самое, потому что она уже зашла так далеко, что не могла думать ни о чем, кроме собственного счастья.

И хотя эта минута застигла их в столь прозаической обстановке, она стала главной в жизни каждого из них, – та минута, когда из мрака, одиночества и дождя они сделали шаг к уюту, теплу и покою, когда с веселым: «Добро пожаловать домой!» Джо ввела своего возлюбленного в прихожую и затворила дверь.