Гектор Мало: Без семьи

– Зато он будет работать.

– Если бы вы думали, что он может работать, то не старались бы избавиться от него.

Старик вынул из кармана кожаный кошелек, достал из него четыре монеты по пять франков и положил их на стол.

– Что если я отдам его вам, а потом найдутся его родные? – сказал Барберен. – Тогда я лишусь денег, которые они мне заплатили бы за то, что я вырастил его.

– Ну, на этот случай я прикину еще десять франков.

– Дайте сорок.

– Не могу. Он не стоит этого.

– А что вы из него сделаете? На что он, по-вашему, годится?

– Он будет моим товарищем, – с насмешливой улыбкой сказал старик, отпивая небольшими глотками вино из стакана. – Я целыми днями хожу, сильно устаю и иногда по вечерам мне становится грустно. Он будет развлекать меня.

– Ну, для ходьбы его ноги годятся.

– Ему придется не только ходить, но и плясать, и прыгать, потом идти дальше и снова плясать. Он займет место в труппе синьора Витали.

– А где же эта труппа?

– Синьор Витали – я сам, а с моей труппой я вас сейчас познакомлю.

Сказав это, старик отвернул на груди баранью шкуру и вытащил какого-то странного зверька. Это он и шевелился, когда поднималась шкура. Что это за зверек? Я никогда не видел такого и с изумлением смотрел на него.

На нем была красная блуза, обшитая золотым галуном [3], но ноги и руки его были голые – да, настоящие руки, а не лапки. Только они были совсем черные. Голова, тоже черная, была величиной с мой кулак, нос короткий и вздернутый, губы желтые, глаза, необыкновенно подвижные и блестящие, были очень близко один от другого.

– Какая отвратительная обезьяна! – воскликнул Барберен.

Его слова вывели меня из оцепенения. Хоть я никогда и не видел обезьян, но слышал о них. Значит, это был не черный ребенок, а обезьяна.

– Вот первый артист моей труппы, – сказал Витали. – Это господин Проказник. Поклонись почтенной публике, мой милый.

Обезьяна приложила руку к губам и послала нам воздушный поцелуй.

– А вот это, – продолжал Витали, показывая на белого пуделя, – синьор Капи. Он будет иметь честь представить вам своих товарищей.

Белый пудель тотчас же вскочил, встал на задние лапы, а передние скрестил на груди и поклонился своему хозяину так низко, что дотронулся фуражкой до пола. Потом пес обернулся к товарищам и, продолжая держать одну лапку на груди, махнул им другой.

Собаки, не спускавшие глаз с Капи, тоже встали на задние лапы и, взяв друг друга за передние, сделали шесть шагов вперед, затем три назад и поклонились.

– Синьор Капи, или Капитан, – продолжал Витали, – начальник и командир моих артистов. Он самый умный из них и всегда передает им мои приказания.

Я хорошо понял смысл его слов, но мне было очень трудно не заплакать. Положим, воспитанники синьора Витали забавные и путешествовать очень весело, но тогда мне придется расстаться с матушкой Барберен. Впрочем, если меня отдадут в воспитательный дом, то мне тоже не придется жить с ней.

Я стоял молча, со слезами на глазах, не зная, на что решиться. Синьор Витали тихонько дотронулся пальцем до моей щеки.

– Ну, теперь я вижу, что мальчик умен. Он понимает дело и не плачет. Завтра…

– Пожалуйста! – воскликнул я. – Пожалуйста, не разлучайте меня с матушкой Барберен!

Меня прервал Капи. Он вдруг с громким лаем бросился к столу, на котором сидел Проказник. Воспользовавшись тем, что все смотрели на меня, обезьянка взяла стакан хозяина и собиралась выпить вино, но Капи, внимательно следивший за всем, заметил это и помешал ей.

– Вы лакомка и плут, господин Проказник, – строго сказал Витали. – Станьте в угол носом. Зербино, постерегите его и, если он вздумает тронуться с места, дайте ему хорошенький шлепок… А вы, Капи, – славная собака. Протяните мне вашу лапу, я пожму ее.

Обезьяна, жалобно пища, отправилась в угол, а Капи подал хозяину лапу.

– Ну-с, а теперь вернемся к делу, – сказал Витали. – Вот тридцать франков. Вы желаете получить их?

– Дайте сорок.

Они начали торговаться, но Витали вдруг перестал спорить и сказал:

– Мальчику скучно здесь. Пусть он лучше походит по двору, там ему будет веселее.

И, сказав это, он подмигнул Барберену.

– Да, ступай на двор, – сказал тот, – и не уходи оттуда, не то я рассержусь.

Я вышел во двор, но мне было не до веселья, и, усевшись на камень, я задумался. В эту самую минуту решается моя судьба. Что со мной будет? От страха и холода я дрожал всем телом.

Витали и Барберен говорили долго. Больше часа я сидел на дворе, поджидая Барберена. Наконец он вышел из трактира, но один. Может, он сейчас же отведет меня к Витали?