Эрнст Гофман - Зловещий гость (сборник)

Я попробовал отвлечь старика от мрачных мыслей.

– Оставь это, тезка, – сказал он, – мне уже недолго осталось жить, и потому я хочу отдать тебе один долг. Вспоминаешь ли ты об осени в Р-зиттене?

Вопрос дядюшки пронзил меня как молния, но, прежде чем я решился ответить, он продолжил:

– Небу угодно было, чтобы ты оказался там и против своей воли заглянул в самые сокровенные тайны этого дома. Теперь пришла пора все тебе открыть. Довольно часто мы говорили с тобой о вещах, которые ты скорее чувствовал, чем понимал. Природа символически демонстрирует в смене времен года весь цикл человеческой жизни – так говорят все, но я думаю иначе. Весенние туманы падают вниз, летние пары поднимаются к небу, только чистый осенний эфир ясно рисует нам отдаленный ландшафт, пропадающий в зимней ночи. Я думаю, что в просветлении старости яснее видно господство неисповедимых сил. Взор устремляется к обетованной стране, путешествие в которую начинается с временной смерти. Как ясна для меня в эту минуту темная судьба того дома, с которым я был связан такими же крепкими узами, какие образует обыкновенно родство. Как все это явственно встает перед моим внутренним взором! Но, несмотря на то что я так четко это вижу, есть нечто, чего я не могу выразить словами, и ни один человеческий язык не способен на это. Береги глубоко в своем сердце сознание, что таинственные отношения, в которые ты осмелился вмешаться, могли тебя погубить! Но теперь это все уже прошло!

Историю Р-зиттенского майората, которую рассказал мне тогда старик, я так точно сохранил в своей памяти, что могу повторить ее почти что его словами, только дядюшка говорил о себе в третьем лице.

– Однажды бурной осенней ночью 1760 года все обитатели Р-зиттена были разбужены страшным грохотом – казалось, будто массивное здание замка распалось на тысячу обломков. В одну минуту все уже были на ногах, тотчас зажгли светильники, и смотритель замка, испуганный, со смертельно-бледным лицом, отправился в обход по дому. Каково же было всеобщее удивление, когда при осмотре обнаружилось, что все помещения – переходы, залы и комнаты – оказались невредимы, лишь в гробовой тишине страшно разносились визг с трудом отворяемых дверей и каждый шаг идущих по комнатам. Нигде не было ни малейших следов какого бы то ни было обвала.

Мрачное предчувствие охватило смотрителя замка. Он вошел в большой рыцарский зал, к которому сбоку примыкал кабинет, где обычно отдыхал барон Родерих фон Р. после своих астрономических наблюдений. Маленькая дверца, находившаяся между дверьми этого и еще одного кабинета, вела в узкий проход к астрономической башне. Но, когда Даниэль (так звали смотрителя) открыл эту дверцу, в образовавшееся отверстие на него со страшным грохотом полетели целые горы мусора и битого кирпича, так что он в ужасе отскочил назад и, уронив на пол подсвечник, свечи в котором тотчас погасли, громко закричал: «О, великий Боже! Барона раздавило!»

В эту минуту послышались плач и горестные возгласы, доносившиеся из кабинета, где отдыхал барон. Войдя, Даниэль нашел там остальных слуг, собравшихся у тела их господина. Он был одет богаче и лучше, чем когда-либо, и сидел с выражением покоя и достоинства на невозмутимом лице в кресле, обитом драгоценной тканью, будто отдыхая после завершения важной работы. Но это был покой смерти. Когда рассвело, стало видно, что верхушка башни рухнула внутрь. Громадные каменные плиты пробили потолок и пол астрономической комнаты, при этом обвалились также и мощные балки, так что удар двойной силы разрушил помещения нижних этажей и проломил часть замковой стены и узкого прохода. Не было возможности войти в эту дверцу, не рискуя провалиться в глубокую яму.

Старый барон предвидел даже час своей смерти и заранее известил об этом своего сына. Поэтому на другой же день в замке появился старший сын покойного Вольфганг, барон фон Р-зиттен, новый владелец майората. Доверившись предчувствию старого отца, он тотчас по получении рокового письма оставил Вену, где находился в то время, и поторопился в родовое имение.

Домоправитель обил черной материей большую залу и устроил великолепное скорбное ложе, куда и положили старого барона в том платье, в котором его нашли. По углам смертного одра стояли высокие серебряные светильники с зажженными свечами. Вольфганг молча взошел по лестнице в зал и приблизился к телу отца. Здесь он остановился, скрестив на груди руки и сдвинув брови, и пристально и мрачно посмотрел на бледное лицо отца. В этот момент он походил на статую, ни одна слеза не выкатилась из его глаз. Наконец, почти судорожным движением протянув руку к трупу, он глухо пробормотал: «Планеты ли повелевали тебе сделать несчастным сына, которого ты любил?»