Карл Мориц - Антон Райзер

Больше всего мучений доставляло ему помещавшееся в начале поэмы описание хаоса, которое его болезненная фантазия была не прочь развернуть как можно шире, однако он не находил нужных слов для своих чудовищных и гротескных представлений.

Он воображал себе хаос как нечто обманчивое и мнимое, внезапно предстающее в виде сна и наваждения, как некий образ, куда более прекрасный, чем правдоподобный, и именно потому не могущий существовать сколько-нибудь долго.

Обманное солнце вставало на горизонте и возвещало наступление сверкающего дня. Под его неверными лучами бездонное болото покрывалось коростой, на которой расцветали цветы и пробивались источники, но вдруг в глубине поднимались прежде стесненные силы, мощный поток с ревом вырывался из бездны, тьма со всеми ее ужасами вылетала из своего укрытия и, поглотив новорожденный день, вновь погружала его в ужасную могилу. Всегда теснимые в самих себя, эти силы в ярости бились во все стороны, ища выхода, и роптали под невыносимым гнетом. Могучие валы вздымались и падали, стеная под порывами воющего ветра. В глубокой темнице клокотало пламя; и вздымающаяся земля, и скала, на ней утвержденная, со страшным грохотом снова обрушивались во всепоглощающую бездну.

Вот над какими ужасными образами билась фантазия Райзера, в то время как его собственная душа являла собою хаос, куда не пробивался луч бесстрастной мысли, где душевные силы теряли равновесие, сердце тонуло во тьме, действительность больше не вызывала вдохновения, а мечты и химеры казались милее порядка, истины и света.

Конечно, все эти переживания тоже коренились в идеализме, к которому он склонялся от природы и в котором утвердился благодаря философским системам, изученным в Ганновере. И на этом зыбком берегу он не находил места, где бы утвердить ногу. Смешанное со страхом чувство неудовлетворенности и внутреннее беспокойство преследовали его на каждом шагу.

Все это и гнало его из людского общества на чердаки и мансарды, где он еще мог проводить приятнейшие часы, предаваясь своим фантазиям, и это же внушало ему неодолимое влечение ко всему романтическому и театральному.

Как внутреннее, так и внешнее его состояние способствовало тому, что он снова с головой утонул в сфере идеального, поэтому неудивительно, что от первого же толчка его прежняя страсть снова разгорелась огнем и он опять стал лелеять мысли о театре, и была это не столько художественная, сколько жизненная потребность.

И случился толчок очень скоро, когда в Эрфурт приехала труппа Шпайха и ей дозволили играть в бальном зале, где прежде ставили свой спектакль студенты.

Райзер здесь уже был хорошо известен и даже стяжал известную славу своими актерскими талантами, поэтому он очень скоро познакомился с директором этого маленького театрика, и тот сразу согласился предоставить ему ангажемент, стоит только Райзеру пожелать пойти в актеры.

Это искушение – а к Райзеру теперь само шло в руки то, чего он тщетно домогался всю свою жизнь, – оказалось для него слишком сильным. Он отбросил все сомнения и теперь словно переселился в театральный мир, воспылав энтузиазмом, как в Ганновере, ко всем его частностям вплоть до театральных билетов и исполнившись своего рода зависти ко всем театральным людям вплоть до суфлеров и переписчиков ролей.

Один из таких, по имени Байль, впоследствии ставший знаменитым актером, особенно остро возбуждал любопытство Райзера. Он заметно выделялся среди остальных членов труппы, и Райзер ничего так сильно не желал, как свести с ним знакомство, что было совсем не трудно. Он не утаил свое желание от Байля, тот укрепил его в решении посвятить себя театру, и Райзер надеялся обрести в нем друга.

Отбросив всякие сомнения, он старался сколько возможно не думать о докторе Фрорипе и своем друге Нерьесе и, никому не сказавшись, принял ангажемент театрального директора, исполнившись решимости и надежды первой же своей ролью так показать себя, чтобы все одобрили его выбор.

Теперь все зависело от того, в какой роли ему дадут выступить, и случилось так, что к ближайшей постановке были намечены «Модные поэты» и ему предложили роль в этом спектакле.

Сначала он хотел сыграть Мутного и уже выучил роль наизусть, но его новый друг актер Байль отговорил его, поскольку всегда сам играл эту роль и она ему хорошо удавалась, Райзеру же лучше взять Рифмовского, которого прежде исполнял малоизвестный актер.

Райзер охотно согласился на это предложение, так как полагал, что, сыграв Маскариля и магистра Блазия, уже достаточно поднаторел в комических ролях, а потому переписал свою роль и выучил ее наизусть.