Карл Мориц - Антон Райзер

Здесь многими часами просиживали и Нерьес с Райзером, попеременно читая друг другу стихи разных поэтов, – занятие, почти всегда требовавшее от них огромных усилий и труда, но они бы ни за что не признались в этом друг другу, так как не хотели расставаться со своим идеальным представлением: «Охваченные дружеским чувством, мы сидели на штайгервальдском склоне, любовались живописной долиной и услаждали свой дух прекрасными творениями поэзии».

Стоит подумать, как много мизерных обстоятельств сопутствовало такому недвижному сидению и декламации под открытым небом, и легко будет себе представить, с какими разнообразными мелкими неприятностями приходилось бороться Нерьесу и Райзеру во время этих чувствительных сцен: как часто земля оказывалась сырой, по ногам ползали муравьи, ветер трепал страницу книги и т. п.

Нерьесу доставило особое наслаждение прочитать Райзеру «Мессиаду» Клопштока от доски до доски, отчего оба испытывали ужасающую скуку, в которой не решались признаться не только друг другу, но даже и самим себе, однако у Нерьеса было хотя бы преимущество произносить стихи вслух, тем подгоняя время, Райзер же был обречен слушать и восхищаться, и все это составляло тягчайшие часы его жизни, которые как ничто другое отвращали его от самой мысли прожить свою жизнь сызнова. Ибо нет большей муки, чем ощущать совершенную пустоту души, тщетно стремящейся эту пустоту заполнить и без вины винящей самое себя в глухоте и бесчувствии к возвышенным звукам, беспрестанно отдающимся в ушах.

Хотя друзья были теперь почти неразлучны, Райзер вновь затосковал по одиноким прогулкам, всегда доставлявшим ему чистейшее наслаждение. Однако теперь отравлял себе и его, так как ожидал от подобных прогулок слишком многого и возвращался домой раздосадованный, если не обретал желаемого: лишь только Там превращалось в Здесь , оно сразу теряло свое очарование и источник радости иссякал.

Досада, сменявшая окрыленную надежду, была такого грубого, пошлого и низкого свойства, что совсем не оставляла места для мягкой грусти или иного подобного чувства. Она напоминала ощущение человека, насквозь промокшего под дождем, который, дрожа от холода, возвращается в нетопленую комнату.

Вот такую жизнь вел Райзер, продолжая при этом писать свой трактат, обличающий фальшивую сентиментальность. Однако как-то раз, гуляя в одиночестве, он имел случай наблюдать необычное проявление сентиментальности у простого человека, от которого менее всего ожидал чего-то подобного.

Райзер проходил тогда эрфуртскими садами, был сезон созревания слив, и он, не удержавшись, сорвал одну, спелую и прекрасную, с ветки, перевесившейся через забор. Хозяин сада, заметив это, весьма грубо на него набросился – да знает ли он, что сорванная слива обойдется ему в один дукат!

Райзер попытался было торговаться, но тотчас признался, что не имеет с собой ни гроша. А чтобы хоть как-то возместить хозяину уворованную сливу, Райзеру пришлось отдать свой единственный и добротный носовой платок, расставаться с коим ему было очень жаль.

Печальный, он продолжил свой путь, но, не пройдя и нескольких шагов, вдруг заметил валявшийся на земле складной нож. Он быстро поднял его и, обернувшись, крикнул хозяину, не вернет ли тот его платок взамен найденного ножа.

Как же изумился Райзер, когда хозяин, еще минутой раньше столь грубый, внезапно бросился ему на шею, расцеловал и попросился к нему в друзья, ведь Райзер не иначе как любимчик Провидения, коли сумел найти нож, потерянный не кем иным, как этим самым садовником. Он тут же с готовностью вернул платок, добавив, что отныне его сад всегда открыт для Райзера, и тот может рвать здесь слив, сколько вздумается, а сам он, хозяин, готов служить ему во всем, ибо ничего похожего на этот удивительный случай с ним никогда не происходило.

Обдумывая это странное происшествие по дороге домой, Райзер нашел самым примечательным то, что подобное приключилось с ним впервые в жизни и притом благодаря стечению обстоятельств, обычно совпадающих чрезвычайно редко.

Наверное, думал он, этой безделицей исчерпано доброе расположение его судьбы и теперь она заставит его дороже расплачиваться в большем за вину, что вменена ему самим его рождением на свет.

В этой связи ему вспомнился векфильдский священник, коему на редкость удачный бросок костей принес выигрыш в несколько пенсов – незадолго перед тем, как пришло известие о банкротстве купца, лишившем его целого состояния.