Карл Мориц - Антон Райзер

Ведь если он хотел, чтобы его тяга к учению выглядела правдоподобно, то никак нельзя было сказать, что он ушел из Ганновера по склонности к театру, да и история с дуэлью тоже сюда не подходила.

Доктор Фрорип, судя по всему, не дал полной веры его словам, однако составил о Райзере куда более высокое представление, чем тот мог ожидать, поскольку принял его за сына благородных родителей, с коими сын разошелся и теперь не хочет выдавать их имя. Райзер был весьма польщен, что о нем могут так думать, и это мнение было ему тем приятнее, что наилучшим образом покрывало его ложь, ибо доктор Фрорип заведомо извинил несообразности, в которые Райзер и сам не верил.

Случившееся затем оказалось выше всех его ожиданий. Доктор Фрорип сказал, что для уныния нет причин, и пообещал первым делом позаботиться о его пропитании и жилье. Райзер, еще утром убежденный, что покинут всем светом, едва верил его утешительным словам и в ту минуту смотрел на доктора Фрорипа как на своего ангела-хранителя.

Тот написал Райзеру записку к настоятелю Гюнтеру – последний, по просьбе Фрорипа, должен был, не взимая платы, зачислить Райзера в студенты.

Столь счастливый поворот судьбы погрузил Райзера в забвение всех перенесенных превратностей, теперь он нимало не сожалел о предпринятом путешествии в неизвестность, так как переживал состояние, вряд ли доступное полному пониманию тех, кто ни разу в жизни не бывал всеми брошен, лишен телесных и духовных сил, не имел перед собою ни проблеска надежды.

Охваченный радостью, он поспешил в гостиницу, где собирался переночевать, спросил бумаги и начал одно за другим по памяти записывать свои стихотворения, чтобы назавтра показать их доктору Фрорипу, тем самым хотя бы отчасти проявив себя достойным его забот.

Он работал до глубокой ночи и исписал несколько тетрадей. На другой день рано утром, полный уже совсем других мыслей, чем вчера, он снова поднялся в Петерсберг, где был ласково встречен настоятелем Гюнтером, который с готовностью удовлетворил его просьбу и сразу же выписал ему свидетельство о принятии в университет, а также вручил экземпляр университетского статута, коего соблюдение Райзер должен был торжественно подтвердить рукопожатием.

Это свидетельство, именованное «Universitas perantiqua», а также университетский статут вкупе с рукопожатием приобрели для Райзера ореол святости, и довольно долго он был уверен, что это поднимает его гораздо выше актерского ремесла. Теперь он снова оказался включен в общественный порядок, стал своим в сословии людей, объединенных стремлением отличиться от всех прочих высокой образованностью. Свидетельство определило собою все его существование, и, выйдя из Петерсберга, он почувствовал себя равным с другими людьми.

Ближе к полудню он показал полученное свидетельство доктору Фрорипу, а заодно вручил ему и свои стихи, вызвавшие на сей раз гораздо большую похвалу, чем он ожидал. Одной из причин было то, что студенты в Эрфурте еще мало прилежали к изучению изящных искусств и доктор Фрорип обрадовался появлению ученика, который в этом отношении мог в известной мере служить примером для остальных.

Благодаря этим стихам новый покровитель Райзера заинтересовался им еще больше и уже не позволил ему оставаться в гостинице, но немедля поручил университетскому квартирмейстеру, исполнявшему также должность учителя фехтования, подыскать ему комнату. Тот на первое время подселил Райзера к некоему старому студенту медицинского факультета, жившему у него в доме, а поскольку он одновременно держал бесплатный стол для студентов, то и усадил Райзера, опять-таки на первое время, за свой собственный стол.

И теперь, во всех этих счастливых обстоятельствах, Райзер порой снова чувствовал себя несчастнейшим из смертных: слишком тяжек был груз его воспитания и горьких школьных лет. Его давила сама мысль о бесплатных обедах, которыми он поневоле пользоваться школьником, и за столом фехтовального учителя он в глубине души чувствовал себя куда более несчастным, чем в поле между Готой и Айзенахом, где питался сырыми кореньями.

Оттого и вышло так, что студенты, столовавшиеся у учителя фехтования, стали считать его человеком забитым и недалеким, а поскольку и сам хозяин, державший себя на манер студента, не очень с ним церемонился, положение его стало еще более несносным, теперь он чувствовал, будто внезапно утратил ничем не стесненную свободу и задыхается в самой что ни на есть унизительной кабале.